< Убежище Данте
Раннее утро
На прощание отца Эд отреагировал коротким кивком. А сам иронично подумал, что они сейчас, скорее всего, в последний раз виделись, но этого было совсем не жаль.
Ал по сравнению с плащом был пугающе маленьким и худым. Никакого труда не составило опоясать его рукавами и завязать узел, чтоб не размоталось. И на вес брат оказался подозрительно лёгким – старший даже подумал, что так он быстро доберётся до места, если намеренно не будет плестись. Наивный.
На лестнице к поверхности он несколько раз проклял всё и вся. Ноги неумолимо наливались свинцом и поднимались уже чисто на автоматизме, и постоянно не хватало дыхания. Воздух в подземелье был спёртый и сырой, пахнущий влажной землёй и плесенью. Это не мешало Эду раньше, когда он сюда спускался. Но сейчас, когда каждый шаг давался только силой упрямства, это начало бесить. Он сам в очередной раз сглупил и подкинул себе проблем, но признавать этого не хотелось.
Лестница кончилась, когда перед глазами уже начали прыгать чёрные точки. Эд почти с наслаждением опустился на ближайшую лавку и сгрузил на неё брата, чтоб хоть немного отдохнуть. В ушах шумело. Сидел так несколько минут, подняв лицо к потолку и дожидаясь, пока выровняется дыхание. Потом проверил Алов пульс и температуру, и только сейчас заметил, что он выглядит совсем юно. Подумал, что с этим потом разберётся, и заново перевязал его плащом.
На улице было тихо и темно. Эдварду это показалось немного зловещим: если кто-то вздумает напасть на него сейчас, обороняться будет сложно. Это же старый дистрикт – район, узенькие улочки которого не славились благополучием. Но тут по крайней мере была ровная дорога и свежий воздух, и от этого стало проще идти.
Ближайший отель представлял из себя неопрятное каменное здание в два этажа, с выбитым окном под самой крышей. В другое время Эд ещё трижды подумал бы, прежде чем в подобный заселяться, но сейчас выбирать не приходилось. Управляющий за стойкой встретил его критичным выражением лица и довольно выразительным вопросом во взгляде. Эд мысленно выругался: мог бы догадаться сделать себе в театре плащ из гардины. Тогда бы хоть вполовину не так странно выглядел. Здешних расценок он не знал и торговаться был не намерен, поэтому в полном молчании передал мужчине бумажник. Как никогда порадовался, что недавно обналичил крупную сумму денег для своих разъездов. Судя по короткому “Прошу за мной” предложенная плата этого неприятного типа устраивала. Одной проблемой меньше. Хотя Эдвард не больно и ожидал другого исхода.
В номере наконец-то можно было выдохнуть. Эд пронёс брата в комнату на кровать, вернулся к двери, запер её изнутри и ушёл к Алу. Живую руку протянуло колючей судорогой – неприятное чувство, от которого ею и двигать не хотелось. И дышать было сложно, как после марафона, так что Эд ещё немного подождал, пока тело отдохнёт. В комнате было темно. И тихо. От эйфории, что накрыла в театре, уже не осталось и следа. Старший напряжённо обдумывал последние события и пытался решить, что делать дальше. Не получалось. Жаль сейчас нельзя, как в детстве: просто лечь и уснуть, а утром чтоб решились все проблемы и опять было хорошее настроение.
Ала наконец развернули и уложили под одеяло. Эд на всякий случай ещё раз проверил его пульс, убедился, что он лежит у стены и скатиться на пол никак не должен, потом поднялся и неровной походкой удалился в ванную. Разделся уже там, побросав вещи прямо на пол, и встал под душ. Температуру регулировать не стал совсем: просто отвернул вензель, решил, что “и так сойдёт” и молча уставился в железное днище. Рассеянно потрогал грудь в том месте, где раньше была рана. Чисто, даже шрамов не осталось. По спине стучали тугие тонкие струйки, прохладные, будто остужающие, и под их воздействием натруженные мускулы начали наконец расслабляться. Эд стоял вот так долго и неподвижно, слушал, как вода уходит в водосток, потом подставил под неё голову и ещё чего-то подождал. Почти хорошо. Если б ещё получилось не думать о завтрашнем дне – было бы даже отлично.
В больницу было бы нельзя обращаться, даже не будь он в розыске. Можно, вернее, но проблемно: у Ала при себе здесь нет никаких документов, а те, что остались в Ризембурге, ещё надо будет переоформить. А врач, если верить отцу, нужен был срочно. Пытаться подкупить кого из докторов нечего было и думать: его скорее сдадут властям, а Ала отберут, и неизвестно тогда, что с ним будет и куда его определят. К тому же, на взятку почти не осталось денег. Только совсем небольшая сумма, которую Эд ещё в церкви в карман переложил – мало ли, понадобится. Сейчас подумал, что перекладывать надо было больше. Какой врач возьмётся лечить Ала бесплатно?
Голова работала плохо. Эд вышел из ванной, так и не найдя никакого решения, и настроение от этого было ужасное. Впотьмах дошёл до кровати с братом и уселся на край. Потрогал его лоб сухой и прохладной ладонью. В немой тишине хорошо различается Алово дыхание: беспокойное и шумное, как в плохом сне. Эд его не будил.
Признавать, что сам себя загнал в угол, не хотелось до сих пор. Надо думать.
За всё время, что был в Централе, он ни разу ничего не слышал ни о каких врачах-благодетелях. Ни на улице, по слухам, ни от кого из знакомых в штабе. Только полковник пару раз упоминал какого-то Нокса – говорил, что они во время ишварской войны вместе работали, и что тот потом в патологоанатомы пошёл.
Эд усмехнулся и отошёл к окну. Поглядел на пустую, залитую тусклым голубым светом улицу, и задвинул тяжёлый занавес. Стало ещё темнее. Нет, патологоанатом им точно пока не нужен. И хорошо бы, если получится вообще без него обойтись. Сейчас почему-то вспомнился его лечащий врач из центральной больницы. Толковый мужчина, специалист в довольно широком спектре травм и заболеваний. Но в его помощь не верилось совсем. Он ведь был приставлен армией, и наверняка предан фюреру.  В памяти всплывает брошенная однажды полковником фраза: Нокс после Ишвара преданностью армии не отличается.
Так. Эд закусывает большой палец и принимается расхаживать по комнате, уцепившись за эту мысль. Под ногами тихонько скрипят половицы. Потом он садится на одну из постелей и устремляет взгляд в темноту, в сторону соседней кровати. Там Ал спит. Хорошим Эд будет старшим братом, если к его пробуждению не найдёт выход?
Надо вспомнить, что он ещё слышал. Полковник об Ишваре вообще нечасто говорил, а о каких-то подробностях и того реже. Да Эд и сам в детали вникать начал совсем недавно, когда о Марко узнал. Что ещё? Что врач работает в Централе. И что развёлся вскоре после войны. И всё. Эд морщит лоб и опускает взгляд в пол, опираясь о колени. Нет, пожалуй, не всё. Ещё полковник говорил, что Нокс – надёжный человек. Но может ли на это рассчитывать он, посторонний и незнакомый – очень даже спорный вопрос.
Комната встретила его пробуждение тяжёлым, неприветливым полумраком. Сознание включалось медленно. Эд ночью облокотился о стену спиной и сам не заметил, как уснул – прямо так, полусидя, в жутко неудобной для этого позе. Хорошо ещё, что во сне сполз вниз и улёгся набок.
Ал по-прежнему спал. Эд негромко позвал его по имени, подождал чуть-чуть и позвал ещё. Тишина. Дыхание брата было слышно, но старший всё равно перебрался к нему и нащупал пульс. Успокоился, зачем-то поправил на нём одеяло. Сидел так довольно долго, прислушиваясь к звукам с улицы и оттягивая время.
Получается, только так. Другого выхода он найти не сумел. И какой-нибудь страховки на случай неудачи – тоже, поэтому сейчас так не хотелось ничего предпринимать. Перед сном он успел ещё подумать, что идиот, и что сам виноват в этой ситуации. Сейчас об этом вспомнил и не нашёл, чем возразить.
В холле отеля, на стойке регистрации, находился телефон. Эд заплатил управляющему за звонок и набрал номер центральной больницы. Узнал, что у Нокса как раз сегодня выходной, немного подумал и спросил, можно ли как-то с ним связаться. Ему назвали короткий номер.
За второй звонок тоже пришлось доплачивать. Эдвард набирал нужные циферки и думал, что сейчас он может ещё оттянуть время и подумать, поискать другое решение – а оно найдётся, точно, если хорошенько постараться его найти. На том конце провода ответил строгий, грубоватый голос, и у Эда всё тепло сбежало куда-то вниз, к пяткам. Такой тон ничего хорошего не предвещал. И сейчас тоже ещё можно было отступить, но ведь ясно было, что некуда. Теперь надо говорить.
Когда в трубке раздались короткие гудки, Эд их почти не услышал. В груди стучало и отдавало куда-то в виски, и почему-то огнём полыхали уши. А в голове вертелось то ли пугающее, то ли радостное “Он согласился”.
Теперь всё.
Как дошёл до номера он совсем не запомнил. Постоял в дверном проёме в комнату, поглядел на Ала, потом отвернулся и ушёл в ванную. С помощью алхимии худо-бедно привёл вещи в порядок, переоделся, напился воды и вернулся к брату. В голове к этому моменту немного прояснилось. Теперь всё. Теперь только ждать, что врач приедет либо сам, либо с прицепом армейских.
Когда в дверь постучали, Эд сморгнул и бестолково посмотрел в сторону дверного проёма. Дождался, когда постучат повторно, нахмурился и пошёл открывать. Он успел успокоиться за это время, но теперь сердце резко подскочило куда-то под горло и стало совсем дурно. Удивился, обнаружив задвинутую щеколду: он сам не помнил, как заперся. Ожидал увидеть на пороге группку людей в форме, и удивился повторно, когда их не застал. Человек был один, в светлом пальто и с чемоданом в руке. Осмотрел подростка с головы до ног, сказал что-то про его неряшливость и прошёл в номер. Эд ещё в коридор зачем-то выглянул, будто ждал, что увидит там притаившихся солдат, и ушёл следом.
Пока проходил осмотр, он тихо и недвижно сидел на соседней кровати и ловил каждое прозвучавшее слово. Нокс держался деловито, хоть и довольно хмуро. Спросил, не было ли жалоб на плохой сон и мигрени. Эд покачал головой и ответил, что понятия не имеет, поскольку он брата нашёл только вчера. Получил в качестве реакции неопределённый быстрый взгляд и замечание по поводу волос. Спохватился и принялся заплетать косичку, а Нокс тем временем констатировал, что отёков на теле нет, а кожа хоть и бледная, но “недостаточно”. Поставил диагноз физического истощения, подумал немного и сказал, что стадия первая. Эд понятия не имел, что это значит, но логично рассудил: первая – не вторая и не третья, значит, всё не так уж плохо. Хуже стало дальше. Врач не смог привести Ала в чувство с помощью нашатыря, проверил его на рефлексы и реакцию зрачка на свет, и зачем-то тщательно ощупал его голову. И с некоторыми колебаниями диагностировал кому.
После этой фразы Эд на несколько секунд перестал дышать. Он и сам мог, конечно, обо всём догадаться, ведь неспроста Ал без сознания столько времени, но раньше ещё верилось, что отец мог ошибиться, а теперь надежды не осталось совсем. А Нокс впервые за всё время их недолгого знакомства показал, что он вообще-то тоже человек, немного сбавил тон и обратился к мальчишке очень тихо и серьёзно. Сказал, что не может сейчас назначить лечение комы, но может помочь с поддержанием жизни Ала, если Эдвард намерен остаться в этой гостинице, и, видимо, понял что-то по его лицу, потому что сразу спросил, в чём дело. Тогда Эд сдался. Он в своём положении не может даже финансировать лечение, поэтому сегодня собирался в штаб. Оставил оторопевшему доктору номер телефона Рокбеллов, просил позвонить по нему в случае, если его, Эда, сегодня расстреляют. Нокс долго молчал, потом согласился и спрятал бумажку в карман. Сказал, что до вечера задержится тут, а потом если что заберёт Ала к себе. Получил на это чистосердечное “спасибо”. Эд ещё задержался немного, наблюдая, как он копается в чемодане. Потом посмотрел на брата – долгим взглядом, въедливым, пропечатывая в памяти спокойные черты лица. И ушёл, не соизволив даже толком попрощаться. Приходилось упорно гнать от себя мысль, что он сейчас младшего видел в последний раз.
Казалось немного странным, что на людных улицах Централа на него никто не обратил внимания. Конечно, не каждый знал его в лицо, но Эд действительно ждал, что его схватят в первом же проулке и поволокут в здание управления. Спокойствие окружающих иллюзорно обнадёживало. Как будто ещё всё хорошо. А штаб, сильно пропылившийся и сверкающий гильзами то там, то тут, встретил его небывалым оживлением. Солдаты, что выжили, с бинтовыми повязками, носились по коридорам вместе с медиками и спасательной спецслужбой, и Эд искренне недоумевал, зачем они все здесь. А потом его заметили несколько знакомцев, окружили плотным кольцом и попросили добровольно пройти с ними. Эд не возражал. Не сопротивлялся, когда его провели вниз, в подвальное помещение, и ничего не сказал, когда его запирали в одной из камер. Он мог бы освободиться алхимией, когда они все ушли, но не стал. Только подумал, станут ли его допрашивать, прежде чем убьют?
Время тут тянулось долго. Он сперва сидел спокойно, потом не выдержал и поднялся, принялся расхаживать по периметру камеры. Пересчитал, сколько кирпичей в стене в высоту и в длину, помножил значения друг на друга. Снова сел. Подумал, как там дела у Нокса и точно ли сможет Уинри потом устроить Ала в больницу. Наверху стоял такой гомон, что немного слышно было даже сюда. Эд терпеливо ждал. Сообразил, что при таких беспорядках про него забыть могут, но всё равно не сдвинулся с места. Может, кто-нибудь потом его терпение оценит. Вспомнил, как вчера без суда и следствия приказали убить Трингамов. Успокоил себя мыслью, что всё равно б ему спокойного житья не дали.
Когда за ним наконец пришли и вывели из камеры, он был на самом деле удивлён. И это чувство только обострилось, когда конвоир после уважительного приветствия сказал “обвинять во всём Арчера”. Благо у них в запасе ещё была пара минут, чтоб Эд смог разобраться, о чём речь.
В комнате для допросов было сухо и темно. Увидев генерала Хакуро, Эдвард упомнил, что полковник вчера уезжал к фюреру. И невольно заинтересовался, каких тот достиг результатов, и не является ли такой гвалт их последствием.
Допрос растянулся надолго. Эда просили рассказать о Лиоре, он начинал говорить, его прерывали, уточняли совсем незначительные детали, давали продолжить рассказ и через минуту снова останавливали. Он не знал, делалось ли это нарочно, чтоб выбить его из колеи, или нет, но Хакуро придирался слишком откровенно. Несколько раз спросил, куда подевались часы государственного алхимика, уточнил, действительно ли Арчер обещал сделать из них усилитель, и для чего-то потребовал подробное описание лиорского мальчишки, которого Эд гонцом отправлял в лагерь военных. Тот стал всё чаще ловить себя на мысли, что хочет прострелить генералу второе ухо. О том, как Эдвард отговаривал Арчера вводить войска в город, Хакуро слушал очень внимательно и не перебивая, потом взял долгую паузу и спросил, может ли кто-то подтвердить эти показания. Поимённо вызвал нескольких солдат. Пришли всего двое, и оба признали, что Эд говорит правду. А он наблюдал за генералом и всё нарадоваться не мог, что тот вдруг сбавил обороты и так озадаченно потирает лоб. А потом Хакуро приказал привести Марию Росс и спросил Эда, что произошло в штабе вчера вечером. Слова и формулировки приходилось выбирать очень быстро и осторожно, чтобы избежать противоречий и не дать заподозрить себя во лжи. Но версия о том, что увешанный железками Арчер сам устроил такой погром в штабе, легла почему-то на удивление гладко. Подоспевшая лейтенант смогла только подтвердить её и украдкой улыбнуться Эду. После стольких часов постоянного напряжения ему захотелось истерично смеяться.
Уже в коридоре Мария сказала, что фюрер исчез и что в этом тоже подозревался Арчер, найденный убитым на пороге его дома.  Она ещё что-то говорила про нападение на мадам Брэдли и переворот в армии, а Эд слушал её вполуха и никак поверить не мог, что его условно оправдали. Нет, правда, это разве возможно? Насколько тут всё должно кувырком идти, чтоб вот так просто взять его и отпустить. Из общего потока слов ухватилось знакомое имя. Оказывается, учитель вчера сильно не пострадала и сейчас нашла временный приют в доме лейтенанта. Эдвард нашёл в себе духу улыбнуться. Поблагодарил за новость и попросил помочь Изуми покинуть Централ как можно скорее. Сказал передать, что “с Алом всё хорошо”. Большего намеренно не сообщил, чтоб у Кёртис не было поводов задерживаться в столице.
По пути в отель Эд успел воодушевиться. Он знал, конечно, что брат истощён и что он в коме, но сегодняшний день прошёл на удивление удачно – так мало ли, может, хорошее ещё не закончилось? Но встретивший его Нокс мигом развеял призрачный оптимизм: Ал в течение дня только пару раз рукой шевельнул. И показал, что организм у него по-прежнему функционирует, как надо. Степень комы диагностируется вторая. Глядя, как у Эда медленно вытягивается лицо, врач поспешил его успокоить: вторая стадия – не самая страшная, и её велики шансы побороть. Кроме того, он собрал необходимые анализы и сможет в больнице установить причину комы и назначить лечение. И уже перед самым уходом оставил номер телефона миссис Баррингтон - знакомой сиделки как раз по таким случаям, поскольку он сам регулярно приезжать не может, а Эда ещё могут вызвать в штаб.
На улице уже свечерело. У Ала до сих пор не нормализовалось дыхание, но доктор предупредил, что это нормально. И то, что у него выходит из носа пластмассовая трубка – это тоже нормально, для кормления надо. Сидеть с ним было хорошо. Эд рассматривал оклеенный пластырями катетер на руке брата и поймал себя на желании рассказать ему, как прошёл день и похвастаться своим везением. Он всё равно этого б не услышал, поэтому идея была признана дурацкой. Ну да и ничего.
На этот раз ему ответил женский голос. Низкий и приятный, грудной – Эдвард ещё подумал, что будь у Нокса такой же – он бы вполовину не так переживал тогда. Встреча была назначена на утро. И сейчас даже денежный вопрос не волновал: если Эда на службе не восстановят – он сумеет найти другой способ заработать.
Утром его пробудил настойчивый стук в дверь. Он слышался ещё сквозь сон, но спалось так хорошо, что такой мелкий раздражитель просто игнорировался. На пороге стояла незнакомая женщина, невысокая и уже в возрасте, с мягкими чертами лица. Она приветливо улыбнулась и уточнила, не ошиблась ли номером. Эду стало немного стыдно, что он встретил её такой неряшливый и полусонный.
Состояние Ала, видимо, произвело на неё положительный эффект. Она сказала, что обычно ей достаются пациенты потяжелее, и что такой случай точно без труда осилит. Эд не знал, было это правдой или говорилось специально, чтоб его успокоить, но прозвучало ободряюще.
В процессе приготовления пищи он узнал, что брату необходимо много кальция и жидкие бульоны, не смог не сморщиться, когда речь зашла о молоке. Миссис Баррингтон любезно посвящала его в детали ухода за такими больными, а он внимательно слушал, стараясь не упустить ни слова. Потом Ала принялись кормить, и Эд зорко следил за каждым её действием, как медленно она вливает жижу через воронку и потихоньку её приподнимает – как она объяснила, чтоб воздух не попадал. Зонд проходил в самый пищевод. Эду и представлять не хотелось, как вытаскивать эту штуку, когда Ал очнётся. Потом в их мирные посиделки вмешался управляющий и сообщил, что Эдварда вызвали в здание управления.
В штабе опять было шумно и людно, и Эда снова продержали там весь день. Сперва выясняли, не знает ли он чего-нибудь об исчезновении фюрера, потом просили охарактеризовать работу и методы Арчера. Затем подняли вопрос относительно его службы в армии и заявили, что официально он до сих пор числится как Стальной алхимик. По контракту срок службы ещё не истёк, и Эд решил пока не рассчитываться. Ему ведь пригодятся деньги – особенно сейчас, когда он условно уже влез в долги. Тогда же он узнал, что официальным заместителем фюрера является Хакуро, но уже сейчас в армии поговаривают о передаче правления парламенту. А его дражайшее начальство, по словам лейтенанта Хоукай, лишилось глаза и попало в больницу. И его даже там не оставляют в покое и донимают расспросами, но, вроде, версия для оправдания уже готова и сейчас обрабатывается.
Следующим утром Эда снова вызвали в штаб. Потребовали составить отчёт о произошедшем в Лиоре и просили ни в коем случае не сообщать гражданским новости о пропаже фюрера. Тот скрипнул зубами, но послушался – он сейчас несколько не в том положении, чтобы спорить. Пока сидел и выводил неровные буквы на листе, услышал, что в Централ вот-вот должны будут прибыть подполковник Армстронг и подчинённые Мустанга.
Вечером поступил звонок от Нокса. Врач был растерян и говорил, что анализы перепроверялись дважды, и ничего, что могло бы стать причиной комы, в них обнаружено не было. Как в таком случае её лечить можно было только догадываться. Эд про себя усмехнулся, а вслух поблагодарил доктора за помощь и поинтересовался, сколько ему должен. Ответом ему послужило короткое “Ну что за идиот”. Они беседовали ещё некоторое время, и условились созвониться через пару дней.
На следующий день миссис Баррингтон не приехала. Эд прождал её всё утро и обед и несколько раз пытался позвонить – и всё безрезультатно. Потом решено было действовать. Он ведь знал, как и из чего готовить, и как заливать бульоны видел уже не единожды. Правда, в первый раз приготовление откровенно не заладилось, поэтому обходиться пришлось молоком. Эд прогревал его на медленном огне, для верности регулярно помешивая, и пару раз попробовал на температуру. Зарёкся, что больше в жизни “эту гадость” на язык не возьмёт, и потом долго и очень осторожно заливал его в зонд через воронку, прислушиваясь к дыханию брата. Облегчённо перевёл дух, когда всё закончилось, промыл трубку тёплой водой и прикрепил её пластырем к щеке. Уже к вечеру у него наконец получился бульон, по вкусу и консистенции напоминавший тот, что варила сиделка. Этим днём Эд решил: готовка – занятие определённо не для него. Зато подсоединять капельницу через катетер оказалось несложно и вполовину не так страшно. Оставалось только порадоваться, что он уже знал, какой пакет с витаминами когда ставится. А протирать Алу рот раствором соды и следить за его гигиеной уже было не впервой.
Вечером позвонила миссис Баррингтон. Сообщила, что у неё были проблемы, поэтому приехать она не смогла, и справилась о состоянии Ала. Судя по голосу, удивилась, что Эд управился сам, а не вызвал врача, и напомнила о необходимости время от времени менять положение зонда, чтоб он не упирался в одну точку.
Она приехала утром. Поведала, что ввиду проблем теперь может появляться с опозданиями, и посоветовала обратиться к другой сиделке. После этого ей пришлось занять позицию наблюдателя и советчика, пока Эдвард по своему настоянию сам кормил брата. Общая картинка процесса оценилась задумчивым “вполне сносно” и “всё-таки порцию лучше было сделать чуть больше”.
Ближе к обеду Эд окончательно доконал её расспросами о режиме питания и уходе за Алом, потом оставил их и сам отправился в штаб. Его сослуживцы, как оказалось, прибыли ещё вчера, и Армстронг благодаря влиянию своей семьи сильно помог решить некоторые вопросы. Стальному выдали новые часы и сообщили, что его начальником по-прежнему остаётся Рой Мустанг. Больше ему тут сейчас делать было нечего. С удостоверением государственного алхимика можно теперь прямиком в банк.
Его желание заботиться о брате самостоятельно миссис Баррингтон встретила замешательством и неодобрением. Они долго вполголоса спорили о целесообразности такого решения, обсуждали возможные осложнения и обращение в больницу, и в итоге сошлись на том, что Эд регулярно будет отзваниваться и сообщать о своих успехах. Он не знал, чем эту женщину зацепил Ал, раз она так за него переживает, но её соучастие немного тронуло. А благодарность за оказанную помощь выразилась в крупной денежной сумме – теперь попрощаться можно было с чистой совестью.
Остаток дня прошёл спокойно. Эд протёр брату спину камфорным спиртом и несколько раз сменил простынь, а уже вечером, после ужина, созвонился с Ноксом и доложил, что изменений нет. Тот предложил перевести Ала под наблюдение врачей в больнице. Сколько времени заняло обсуждение этого вопроса Эд не знал, но спорить с доктором не мог: и сам понимал, что сейчас нет уже большого смысла держать брата в этом номере. А документы им в любом случае нужно будет переоформлять в соответствии с его внешним видом – так не ждать же всё это время. Встретиться и окончательно разобраться с этим решено было послезавтра.
Следующий день прошёл на нервах. Эд всё размышлял, как выбить Алу палату получше и врача поопытнее, и пытался прикинуть, насколько ему в этом поможет лицензия государственного алхимика. Это же Централ, а не провинция, ею тут никого не удивишь. Хотя в провинции она больше неприязни у людей вызывала, а не уважения. К тому же, состояние брата надо будет как-то объяснять. Это Ноксу можно было сказать “вчера таким нашёл” – и он ничего выспрашивать не стал. А в больнице мало ли, какая официальность потребуется. И продолжать возиться с братом на дому будет чревато: ему лучше пройти полное обследование и находиться под наблюдением профессионалов, а не алхимика-самоучки.
Ночью спалось плохо. Вообще просыпаться каждые три-четыре часа и проверять Ала было уже привычно – Эд не жаловался. Но если раньше он после каждого такого подъёма выключался быстро, то сейчас еле-еле умудрялся задремать. Погружался в неприятное, тягучее состояние, когда спишь и слышишь чью-то ругань с улицы, и никак не можешь забыть о нерешённой проблеме. Первая ночь в этой гостинице и то лучше прошла. Пробудившись в очередной раз и заметив бледный свет из окна, Эд решил, что с него хватит.
Телом ощущалась неприятная ломота и совершенно не хотелось двигаться, но он поднялся. Отклеил зонд от щеки Ала и осторожно, медленно повернул его внутри, потом приклеил обратно. Проверил простынь и плотнее накрыл его одеялом, чтоб не мёрз. Убедился, что кожа на руке у катетера не покраснела и не воспалилась. Подсоединяя капельницу и закрепляя трубку на запястье заметил, что пакет с витаминами остался всего один. Как будто они специально были рассчитаны на такой срок.
Младший на него не реагировал. Эд по заведённой привычке посидел с ним несколько минут, наблюдая, как работает капельница. Откуда Нокс её взял он спросить так и не удосужился – есть и есть. Отпил воды из кружки, которую ещё ночью сюда принёс.  Грустно подумал: с возвращения Ала прошла уже неделя, а он сам об этом и знать не знает. Быстрее бы обед. После него заедет Нокс и они вдвоём наконец решат, как определить Альфонса в больницу.
После короткого душа стало немного легче. Наконец развеялось противное ощущение от недосыпа и яснее стало в голове. Протирая ручную автоброню Эд заметил, что она потихоньку начинает ржаветь. Вспомнил, что так и не позвонил Уинри и не справился о прибытии Розы и Гнева, хотя в течение недели думал об этом несколько раз. Когда он разберётся с больницей – точно надо будет позвонить. А до тех пор он если что и с этим протезом потерпит.
До обеда ещё несколько часов. Переодевшись и ещё раз проверив Ала, Эд оставил его и ушёл на кухню. Там, кажется, оставались ещё продукты на пару завтраков.

---

Отредактировано Эдвард Элрик (Вс, 15 Мар 2015 20:49:34)

Хлебный мякиш жуётся хорошо. Эд неторопливо размешивает будущий Алов завтрак и старается не накрошить в тарелку, задумчиво хмуря светлые брови. Мысли потихоньку систематизировались.
Не принять брата в лечебнице просто не могут. Эд ещё помнил, как кто-то пропихнул в центральную больницу обследоваться бездомного - у этого человека даже удостоверения личности не было, и вообще он официально не существовал, но его тем не менее приняли. Значит, эта проблема решаема. А с документацией Эд потом разберётся, когда не нужно будет постоянно сидеть в номере. Факт их с Алом родства вообще дело не врачебное, а причины такого его состояния… Придётся всё-таки объяснить. Эд не знал, какой байкой можно это сделать и не пустить доктора по ложным симптомам. Можно соврать про долгую разлуку и сказать, что при встрече Альфонс уже был в прекоме, но это звучало слишком просто.
Суп уже начал мелко булькать у стенок, когда Эдвард обратил на него внимание. Поджал губы и выключил газ, и осторожно тронул тарелку пальцами. Горячая. Так задуматься и проворонить нужное время – это ещё суметь надо. Теперь только отнести бульон в комнату и пусть остывает. Использовать протез неудобно: у него пальцы не гнутся, и Эд один раз уже пролил всё на пол. Придётся вернуться за полотенцем.
Он ещё подумал, оставить младшему одежду в больнице или пока рано, а потом все мысли разом вышибло. И где-то глубоко в подсознании сильно пихнулось: “очнулся”. Не то радостное, не то напуганное.
А ведь ему нельзя вставать.
- Ал! Да ты с ума сошёл!
Брат оказался неожиданно горячим - это ощутилось, когда старший укладывал его обратно. И дышит рвано, обрывками, и взгляд будто в никуда. Зонд и капельница. Эд сам себя не слышит, когда начинает бормотать, что сейчас всё вытащит, он быстро, надо только потерпеть. По спине мурашки как от погони: когда бежишь и знаешь, что не успеваешь убежать. И собственный голос – он вроде есть, но сейчас не до него, и поэтому сам не знаешь, что сказал секунду назад. Чёртова трубка Эду никогда не нравилась, и представлять было страшно, как она может навредить. Пластырь от щеки липко отклеился и пристал к пальцам. Старший моментально вскипел: ему надо быстрее и точнее, и чтобы ни на что не отвлекаться, а тут эта клятая бумажка. Хорошо, что рука не дрожит. Теперь протезом под голову и взяться за волосы, плотно и внизу, у самой шеи, и заставить Альфонса повыше запрокинуть лицо. Эта штука ведь не в трахее, нет?
- Ал? – А у брата взор такой от испуга, и всё, потому, что не понимает, а не от того, что с ним самим что-то не так. – Дыши глубоко, понял меня? – Старший делает ещё вдох, замирает, и тянет наконец за трубку.

---

Зонд поддался подозрительно легко и быстро, и даже мелькает опасение, не поцарапает ли он там чего. Эд видит, что Ал пытался дёрнуть головой, и что у него вот-вот слёзы по щекам пойдут, и уже догадывался: это – не страх. Не только он. И уже не знал, быть ему быстрее или осторожнее, и молился, чтобы младшего не стошнило. Потому что тот по-прежнему дышит урывками.
- Ещё немного потерпи, - частит Эдвард, и только теперь, когда она оказалась почти у носа, замечает, что Ал держит его левой рукой. Левой – той, где катетер, с длинной иглой и капельницей, которому никак нельзя смещаться. Впервые за долгое время захотелось дать брату крепкой затрещины. И Эд прекрасно знает, что Ал не виноват, и что срываться на него нельзя, но это получается само.
– Руку опусти! – И он бы точно его стукнул, если б не был занят. - Совсем уже! Альфонс!
Зонд наконец закончился. Бледный и узкий, и немного блестящий – его сразу откидывают назад, на кровать, а Эд шипит и ругается себе под нос, потому что зацепился протезом за волосы. Себе косу заплетать – извечная проблема, а тут застрял целой пятернёй. Капельница выкручивается легко и тут же забывается, а потом приходится наклоняться и медлить, выпутывая волоски. У Ала шумное, осипшее дыхание, и от этого снова кажется, что не успеваешь.
Пластыри снимаются почти все сразу, цепляясь друг за друга и оставляя на руке бледный след с грязными краями. Эд сейчас рад, что уточнял, как проводится эта процедура. Он старается быть осторожнее, приговаривает, что вот-вот закончит, потому что помнит: им сейчас не спешка на самом деле нужна, а спокойствие и аккуратность. Даже если у самого шея горит от волнения, а в голове колотится тошнотное “давай быстрее”. Становится страшно, когда пальцы берутся за катетер. Эд придерживает Алово запястье протезом, но тот всё равно может дёрнуть рукой. И сильнее сжимать не хочется, чтобы не сделать хуже. Игла выходит медленно и кажется длинной до неприличия, и старший тихо, с облегчением выдыхает, вынув её полностью. На столике рядом спирт и вата, и моток пластыря с бинтом – приготовлены были ещё в первый день на такой случай. Эд отлепил трубку от худого запястья и потянулся к ним. Чем он думал, когда решил отказаться от помощи сиделки?
Он успел угомониться, пока проводил дезинфекцию и накладывал повязку – тугую такую, давящую, сжать руку в кулак с ней будет сложно. Пожаловался Алу, что тот со своей комой много чего пропустил, и пригрозил ему серьёзным разговором о воскрешении. Про себя добавил, что от этой выходки у него наверняка седые волосы появились. Эд не знал, слышит его брат или нет, и почему он так упорно отмалчивается, но собственная болтовня успокаивала. Потом помог младшему сесть и обнял его за плечи, чтоб поддержать в таком положении. Только теперь заметил, какой Альфонс хрупкий по сравнению с ним. И пожалел, что сам сейчас в одной майке: холодной автобронёй по голой коже – не самые приятные ощущения.
- Давай, пей. – И поднёс кружку к побелевшим  губам. Его предупреждали, что у Ала может быть сушняк, и что лучше дать ему воды. – Только осторожно, не подавись.

---

У брата получались ломкие движения, словно механические – Эд свою автоброню до такого же состояния довёл, когда ленился смазывать. И он всерьёз подумал забрать кружку и напоить Ала самостоятельно, и укорил себя, что сразу не сообразил так сделать, а то ведь младший точно её не удержит и сейчас обольётся. С толку сбивает его взор. Глаза ещё мокрые и немного красные, но видно, что смотрят уже осмысленно. И как-то слишком удивлённо – Эд с немым вопросом приподнимает брови. А потом Альфонс попробовал отпить, и старший разом переполошился: он же совсем не подумал, сможет ли брат нормально глотать. Кашель получился мелким и сухим, и в общем ничего, что пролилось на одеяло. Эдвард не выдерживает и придвигается ближе, опираясь на постель рукой:
- Ал… - И обрывается, потому что Альфонс начинает пить. Большими, громкими глотками, за которые мама им в детстве делала замечания. И явно второпях, словно боится не успеть напиться. Вот же дурной, опять сейчас подавится. – Осторожнее пей, не торопись.
Кружка наконец опускается, и Эд с возрастающим нетерпением ждёт, что теперь-то с ним заговорят. Этот вопрос на ум и раньше приходил: когда к Алу вернётся тело, как он зазвучит? Будет у него голос тихим и спокойным или звонким и ясным? Будет он с хрипотцой или ровным, а если Ала разозлить – насколько громко сможет закричать? И каким станет тембр – это тоже интересно, потому что у Эда с детства голос сломался и огрубел, а у Альфонса в доспехе остался неизменным. А когда однажды старший сунул голову в его металлический корпус – голос брата шёл будто со всех сторон, мягкий, но разбавленный эхом.
Эхо было всегда. Даже если живот открыть.
И хотя сейчас, глядя на Ала, Эд наперёд предугадывал все ответы - интересно было всё равно. А младший медлил, и передавал стакан из руки в руку, и ощупывал затылок – Эдвард сообразил, что слишком сильно тогда его сжал. И протирал глаза, и потом по-детски забавно хмурил брови, рассматривая влажный след на коже. И потом опять поднял на брата взгляд. Такой растерянный, что почти смешной. Должно быть, Ал не понимает, почему жив и как оказался опять в своём теле.
- Эд?..
И мелкие мурашки по руке. Он охрип, как во время простуды, но сам по себе остался прежним. Только без эха.
- Это… Это ты?
Ну что за дурак.
- “Брат”, - многозначительно поправляет Эд и на всякий случай забирает кружку. Потом не выдерживает и неловко улыбается: - Я просил не называть меня по имени.
Теперь у них всё наладится. Не будет больше сложных поисков, не будет интриг и постоянной крови, не будет больше гомункулов и необходимости кого-то убить. Подобной мысли ни разу не возникло в течение недели, а сейчас она сама собой появилась. Естественная, но совершенно непривычная.
Путешествие закончилось.
- Конечно я, что за вопросы дурацкие. Как ты себя чувствуешь? Может, полежишь ещё?

---

Эдвард ожидал, что до брата вот-вот дойдёт, в чём дело. Что он удивится, может – испугается, и полезет с нетерпеливыми вопросами, а старший тогда точно оторвётся и скажет, что философский камень – это ему не игрушка. Но тот не отреагировал. Эд следил, как он откидывает уже надоевшую, наверное, чёлку со лба, и как касается пальцами носа, не мигая глядя на зонд, и убеждал себя, что Алу надо включиться. Он просто ещё от комы не отошёл, поэтому так долго соображает и так странно себя ведёт. Бывает же такое после тяжёлого подъёма утром.
Когда он заговорил, голос был ещё не окрепший, но прозвучал чище. Хотя из-за пауз и казалось, что Алу сложно говорить. Он мямлил что-то о росте, и Эд подумал ещё, что минуту назад он бы загордился.
- А как же… Мама…
Теперь было не до того. Теперь обступало предчувствие неладного, выстилаясь плотным туманом в груди, и так просто развеять его уже не получалось.
Эд не перебивал.
- Тогда пытались вернуть её…
Не перебивал, но никак понять не мог, что происходит. Они оба чуть не погибли и выжили только чудом, они наконец вернули Алу тело и выбрались из логова гомункулов, он сам, Ал, очнулся пять минут назад и даже не сразу узнал брата, так неужели ему спросить больше не о чем, кроме как о…
- Я не помню, что было потом.
Что?
Эд моргает и смотрит, как Ал цепляется пальцами за край одеяла, и сообразить не может, послышалось ему или нет. В голове сферический вакуум, пустой до звона.
- То есть…
Да нет, не послышалось. Это слишком внятно прозвучало, чтобы с чем-то спутать.
- Совсем ничего не помнишь?
Не помнит их путешествий.
Не помнит, как они вместе росли и в каких условиях выживали, не помнит, как поддерживали друг друга на пути к своей цели. Не помнит, как здорово бывало в других городах, и как ловил Эда на вранье по мелочам.
Не помнит алхимию. Они столько узнали за эти годы, что впору учебники издавать – а он взял и всё забыл.
А руки у него бледные и худые, покрытые холодными мурашками. На тыльной стороне ладони видно, как под кожей темнеют тонкие вены. Эдвард отпивает из кружки и медленно сглатывает. Глухо роняет короткое “Подожди”.
Не помнит день их самого первого прибытия в Централ. А ведь тогда было море эмоций – ярких, прошибающих. Они до сих пор иногда отзывались поблёкшими отголосками.
Шкаф в комнате был узкий, но до неприличия высокий – под самый потолок. И Эд за всю неделю так и не избавился от привычки неприязненно на него посматривать, когда проходит мимо. Сейчас это осталось без внимания. Старший достал снизу непрозрачный пакет, бездумно закрыл дверцу и вернулся на кровать.
Не помнит их экзамен на звание государственного алхимика. Как готовились к нему до поздней ночи, а потом часто подолгу обсуждали его перед сном. И думали, что в Центральной библиотеке быстро найдут способ вернуть свои тела.
Руки сами зарылись в вещи. Несколько комплектов одежды Эд купил ещё по совету миссис Баррингтон, чтоб Алу было, что надеть, когда очнётся.
Да он даже Нину не помнит.
А Эдвард никогда не сумеет забыть.
Пальцы нащупали мягкую ткань. Эд хмурится и вытаскивает из пакета белую кофту - махровую, аккуратную такую. Кажется, в магазине ему ещё подумалось, что брату после стольких лет понравится мягкое.
И то пятно на стене не забудет. Чёрное, уродливое и сырое, размазанное дождём.
И Шрама не забудет, и про философский камень.
И о Лиоре. И о гомункулах.
И навсегда запомнит Лень.
Эд медленно смаргивает. Кофта хорошая. Он откладывает её в сторону и опять лезет в пакет, не то Альфонс весь на краску изойдёт.
- Всё нормально… - Фраза выговаривается неторопливо и задумчиво. Старший ещё колеблется. Но Ал если вспомнит – он поймёт же, верно? Не может не понять. – Тебе просто нечего помнить.
Он теперь не знает, каково им было.
- Это всё так и должно быть, - увереннее повторяет Эдвард, вытягивая из пакета пижамные штаны. Белый быстро пачкается, но да ничего. Надо успокоиться и звучать убедительнее.
Теперь у него может быть другая жизнь. Хорошая, настоящая. Какую он заслуживает.
- Трансмутация человека не просто так запрещена.
Эд говорит негромко и медленно, совершенно серьёзно, и по-доброму улыбается одними глазами. Он знает, как себя надо вести, чтобы Ал поверил.
- И у меня за это… Вот… - Он замолчал и поднял автопротез. Топорно шевельнул кистью, наблюдая, как вперёд-назад вращается механическое запястье. И поджал губы, как бы говоря, что теперь уже не поделаешь ничего. Сейчас совсем немного страшно. Почти неощутимо. – И на ноге такой же. А тебя они забрали целиком. В круг затянуло, помнишь?
“Я не успел тебя поймать”.
Эд сейчас соврёт и сгладит действительность, но говорить об этом было неприятно всё равно. Он никогда не любил эту тему. И предпочитал не обсуждать подробности.
И специально не говорит, что маму вернуть не удалось. Альфонс должен и так догадаться, да? Или не сможет?
- С тех пор уже… Почти шесть лет прошло, - с небольшой паузой выговаривает старший, на секунду хмуря брови. Сворачивает пакет и отправляет его на столик.
Скоро они уедут из Централа в Ризембург. Эд придумает, что делать с Гневом, и попросит Уинри с бабушкой ни о чём Алу не говорить. И Розу тоже попросит, на всякий случай.
Пусть он ходит в школу и дружит со сверстниками. Пусть не вспомнит.
- Я смог вернуть тебя только вот совсем недавно.
Пусть потом обидится на брата и назовёт его вруном. Или идиотом. Или даже Эдвардом. Если захочет – может ударить, он имеет право.
Но попробовать надо.
- А ты решил отоспаться и неделю в коме пролежал.
Но если память вернётся - то пусть сейчас. Когда Эд ещё держит себя и легко отпустит эту идею.

---

Отредактировано Эдвард Элрик (Вт, 17 Мар 2015 04:17:14)

Вокзал встретил их свистом паровых котлов и запахом раскалённого металла. Хоэнхайм, едва бросив взгляд на расписание, купил в первой же кассе билеты на самый ближайший поезд. Алхимик надеялся как можно быстрее покончить с неожиданным делом, чтобы, вернувшись, застать сыновей хотя бы в относительном здравии. Он сильно сомневался, правильно ли поступил, не оставшись, но, раз за разом прокручивая в голове их последний диалог, все больше убеждался - у него и не было другого варианта. Точнее, был - бросить все - но вот это делать Хоэнхайм не собирался ни коим образом.
Тревожно заурчал паровоз, стукнули колёса, раз - другой, все ускоряя темп, набирая требуемую скорость - и вот от всех цветов Централа остался лишь серый да зеленый. Не очень весёлая гамма, но после мрачных сумерек подземелий и белоснежного мира Истины и это радовало глаз.
Гнев свернулся на краю сидения калачиком, уткнулся подбородком в колени и замер. На все вопросы лишь мотал головой, изредка холодно отвечал "нет", и Хоэнхайм с Розой от него, наконец, отстали.
Девушка тоже не сильно отличалась разговорчивостью. Кажется, её заинтересовал вид из окна, а может, она просто задумалась - при чем настолько глубоко, что даже не заметила изучающего взгляда алхимика.
Тот пытался понять, кем она приходится братьям. Может, кем-то близким, с другой стороны, Эд практически не делит людей на своих и чужих, готовый помогать всем... Может, и хорошо - сын не повторит ошибок отца, когда-то выбравшего силу и могущество.
Роза отвлеклась от окна и, уловив взгляд Хоэнхайма, смущенно опустила голову.
- Можно тебя спросить о кое-чем? - сглотнул он. Девушка отрвисто кивнула. - Братья - какие  они?
Лицо лиорки словно озарилось внутренним светом.
- Они очень сильные. И добрые. Я не знаю, почему они всем так часто и много помогают, порой в ущерб себе - но они умеют делать людей вокруг себя сильными.
- Вот как, - Хоэнхаййм задумчиво почесал затылок. Надо же. Он много слышал, конечно, но вот такого открытого и искреннего заявления встречать не доводилось.
Снова воцарилась тишина - вагон был почти пуст. Это летом крестьяне снуют туда-сюда на ярмарки или в поисках работы, а весной... Кому весной надо в деревню на окраине Аместриса? Правильно, на голову больному алхимику, малолетке-гомункулу и прекрасной деве. Восхитительная компания.
Хоэнхайм грустно вздохнул, поправил очки и тоже уставился в окно. Унылый городской пейзаж сменился сельской идиллией - плетеные ограждения, пыльные дороги, безразличные к гулу поезда овцы - уже привычная картина для человека, который путешествует на этом транспорте с момента его появления в стране.
Алхимик не заметил, как уснул. Стекло приятно холодило лоб, а мысли тянулись, как густой летний мед, не желая складываться в стройную картину происходящего - наверное, сыграла роль свистопляска последних суток. Действительно, он даже умереть успел, а вот выспаться - нет.
В Ризенбург они приехали следующим вечером. Поезд спешно укатил дольше, на восток, обдав станцию горячим дымом, а Хоэнхайм, подхватив Гнева, свернул на поднимающуюся вверх дорожку.
Хорошо, что дождей долго не было - иначе дорога превратилась бы в сплошное грязное мество, вроде чана глиномесов. А так - почти ровная тропа, пыльная разве что, зато утоптанная теми же бесконечными овцами. Трава еще не проклюнулась, ограда полей выполняла лишь декоративную функцию, разделяя красновато-рыжее от чёрного. Единственное яркое пятно - небо, удивительно голубое, чистого, почти нереального оттенка - и вроде не густое масло, а невесомая акварель - да красная черепица дома на пригорке.
Первым их заметил Дэн, отчаянно залаявший при виде чужаков. Пса усмирила Пинако, как всегда, невозмутимая и дымящая, как паровоз.
- О, старый хрыч, давно не видились, - тепло поприветствовала она алхимика и скрылась в доме. Хоэнхайм усмехнулся - женщина ничуть не изменилась - и махнул рукой своим подопечным, мол, за мной.
Алхимик так и не понял, каким чудом все уладилось. Стоило сесть на грубый табурет, приготовившись мучительно подбирать слова - но лишь он упомянул Эда, как Пинако меланхолично стряхнула с трубки пепел и, равнодушно пожав плечами, заявила:
- Да пусть остаются, мне-то что. Эдвард хороший клиент, в долгу не останется. Вон и Уинри подвердит, правда же?
Хоэнхайм оторвал взгляд от сцепленный в замок пальцев - действительно, девушка незаметно спустилась сверху и уже во всю перешептывалась с Розой. Вот и отлично, дело сделано, завтра же сядет на самый ранний поезд.
- А как Эд? - вдруг невинно поинтересовалась блондинка, скрестив руки на груди. Под ещё честным-пречестным взглядом хотелось выложить все, что произошло за последние пару дней - действительно, чем помешает им подросток? Хоэнхайм почти разинул рот, как Пинако ощутимо наступила ему на ногу под столом.
- Хорошо, - чуточку фальшиво улыбнулся мужчина, пряча взгляд за бликами очков. Для этого он их, наверное, и носил - надо же скрывать как-то необходимую ложь. - Я мало знаю, они же не любят рассказывать о своих делах. Но последние недели драк в Централе не было.
Роза почти заикнулась, что все совсем не так, но  умоляющий взгляд Хоэнхайма сделал своё дело; позже Пинако объяснит, в чем суть, а пока важно, чтобы девушка не увязалась за ним в город.
Все разбрелись кто куда. Уири вместе с Розой пошли искать подходящую одежду, Гнев опять заснул - кажется, у мальчишки большое горе - алхимик знал и этот безнадежный взгляд, и отчаянный шепот, и редкие всхлипы. Пинако же лишь сменила табак в трубке и достала из шкафа бутыль с янтарной жидкостью, пахнущей солнцем и медом.
- А теперь рассказывай честно. В жизни не поверю, что парни не ввязались в очередную заварушку, - она плеснула в стаканы виски и хитро прищурилась. - Я жду.
Алхимик размяк. Глотнул обжигающий алкоголь, не почувствовав вкуса, вздохнул, потер переносицу и начал рассказ. Пинако молчала, подливала из бутылки, усердно пуская ароматные клубы дыма на всю кухню. Хоэнхайм никак не мог понять, как же она постарела. Он все ещё видел перед глазами совсем другую Рокбелл - каштановолосую, в цветной косынке, с яркой улыбкой. И вроде бы так же улыбается она сейчас, и смешинки на дне зрачков те же - а все не так.
"Наверное, она прожила хорошую жизнь,- вдруг осенило алхимика. - Стала мудрее и сильнее. А я..."
Додумывать не стал.
- Мда, наворотили делов парни. Эдварду явно нужна броня. Что делать будем? Уинри за ним в огонь и в воду, я же прекрасно вижу ещё взгляд...
- А я не заметил... - разочарованно выдохнул алхимик.
- Ты вообще ничего не замечаешь, балда наивная. И раньше никогда не замечал, -довольно осклабилась женщина. - Ладно, я предлагаю её отвлечь, а потом мимоходом спросить о броне. Понимаешь ли, ради Эда у неё заготовки уже давно лежат, осталось лишь пару болтов подкрутить - и все.
На том и порешили, начав исполнение задуманного сразу же. Хоэнхайм торопился, а обманка уже была готова.
Гнев.
Действительно, узнав, что у мальчишки повышенная регенерация, девушка загорелась желанием сразу сесть за работу. Интересно же посмотреть, как быстро организм с таким свойством привыкнет к автоброне. Более того, это же технически сложно - крепить броню, ведь все будет заживать быстро, на глазах, и придётся проводить операцию в ускоренные сроки... За интересом девушка даже не потребовала объяснений, откуда такая регенерация у простого ребёнка, а Хоэнхайм благоразумно не стал рассказывать ничего сверх.
Теперь предстояло самое сложное - тонко намекнуть, что Эду нужна броня про запас. Или...
- Уинри, мне кажется, Эд подрос немного. По крайней мере так Ал сказал, а врать он не станет.
Ага, конечно. Сын не станет, а вот отец... Уже. Благополучно заврался по самую маковку, чудом нигде не проколовшись.
Девушка почти час методично высказывала все, что думала об Элрике-старшем. Алхимик даже на минуту порадовался, что фамилию братья взяли не его - иначе бы застыдился таких, если верить механику, "неисправимых раздолбаев".
В конце концов, согласие на заказ было получено, и девушка умчалась в мастерскую, заодно утащив с собой Гнева. Гомункул аж опешил и временно прекратил прозябать в привычной уже депрессии - а всему причиной яркий вихрь, именуемый Рокбелл-младшая.
Постепенно дом затихал. Давно закончила с посудой и ужином Пинако, Роза, помогавшая ей, отправилась отсыпаться после дороги. Огни в окнах мастерской все ещё горели, но как-то сонно, излишне уютно, словно там пылал очаг, а не электричество.
А вот алхимику не спалось. Он даже не снял одеяло с кровати в комнатушке наверху - лежал, закинув руки за голову, смотрел в идеально белый потолок и думал, думал, думал.
В голове все ещё звучал серьёзный голос Пинако.
"Перед смертью Триша сказало, что большего всего на свете жалеет, что не дождалась тебя"
Получается, она ждала и верила. В него. В чудовище.
И причиной тому не тело - причиной грызущее чувство вины столетней давности. Как он мог позволить умереть сотням ради его счастья? И ведь было оно не долгим, раз с Данте они расстались. Но ведь тогда бы он не встретил Тришу - и сейчас этот бесконечный, словно змей на татуировка гомункулов, клубок мыслей тянулся из одного края сознания в другой, и конца ему нет.
Алхимик сел на кровати, с тоской посмотрел на далёкие, холодные звезды. Небо с тучами, видно плохо - и все же несколько ярких капель слабо мерцает в вышине.
Триша любила звезды...
Он никогда их не понимал.
Утро было туманным и проморзглым. Пинако вручила ему тяжеленный чемодан с результатами работы Уинри, пожелала удачи и скрылась в доме, едва заметно махнув рукой на прощание.
Хоэнхайм подождал, пока выключится лампочка на кухне, и, подняв воротник пальто, по пояс погрузился в туман. Чемодан все время тянул его к земле - как же Эд такую тяжесть с собой по жизни таскает - а из-за влажного воздуха все время запотевали очки. Впрочем, до станции он дошёл довольно быстро, даже успел купить свежих газет в привокзальном магазине, минут пять просидел на скамейке, словно сверля взглядом дымчатый воздух, и вот наконец примчался поезд, пронзивший туман стальной стрелой.
Путь в одиночку оказался ещё более скучным. С Розой он все же попытался поговорить, а вот с самим собой болтать - крайнее дело. Хорошо хоть, что ночью спал мало, в поезде преспокойно можно наверстать упущенное. И хорошо бы поспать без очередного кошмара...
В этот раз повезло.
А вот на вокзале алхимик растерялся - Эд не рассказал, что планирует дальше, и где его теперь вообще искать? Хоэнхайм заставил себя включить логику. Альфонс плох - значит, братья где-то осядут. Альфонс очень плох - значит, осядут недалеко от подземелья. Если, конечно, Эд не отвез его на машине...
Ага, если его разыскивает полгорода - самое время вызывать такси.
Хоэнхайм свернул к входу в подземелья. Централ сиял разноцветными, уже оформленными по-весеннему витринами, слабый ветер играл в щелях между домами, как на губной гармошке, создавая постоянный фоновый гул. Иногда мимо проезжали машины, оставляя резки запах бензина, из кондитерских вкусно пахло свежим хлебом и кофе. Алхимик прошёл через три квартала, снова свернул, уже на небольшой переулок, и вышел к исходной точке.
А вот дальше началась смертная тоска - по спирали, начавшейся у спуска в подземный мир, обойти ближайшие кварталы, заходя по пути в каждую гостиницу. Две показались Хоэнхайму слишком уж приличными, ещё в одной о братьях никто не слышал.
В четвёртой ему повезло. Подозрительно щурившийся хозяин поинтересовался, а зачем господину надо знать о его гостях, но Хоэнхайм так тяжело вздохнул и покосился на чемодан (тяжёлый, зараза, а вот что подумал хозяин, так никто и не узнал), что его направили наверх.
Алхимик, тяжело пыхтя после почти трёх часов прогулок с автоброней, поднялся по скрипучей лестнице и замер возле двери. Набрал в лёгкие воздуха, выдохнул и отрывисто постучался.

---

Отредактировано Ван Хоэнхайм (Чт, 9 Апр 2015 15:43:02)

Ал смотрит на брата до невозможности растерянным взглядом, а тот, будто продолжая своё глупое театральное представление, лишь вздыхает, словно Альфонс только что сморозил какую-ту глупость. В ответ на это, Ару поспешил приоткрыть рот и сделать вздох, чтобы задать свой вопрос ещё раз («А то он не услышал будто, ну конечно!» - с досадой на самого себя подумал алхимик), но в самый последний момент передумал и так и замер, в таком слегка комичном положении — взгляд брата неожиданно потеплел, и все вопросительные мысли Элрика моментально выключились словно по некому волшебному щелчку.

- Если я скажу, что в детстве ты был выше – поверишь?

Ару потупил взгляд, стыдливо перекинув его на окно, видно которое, с этого места и ракурса, да и с ростом алхимика, было лишь наполовину. На улице было солнечно. Альфонс сделал короткий шумный вздох — внутри него что-то неприятно сморщилось, нечто тёплое и родное, и одновременно с этим — странное и непривычное. Это всё ответ Эда. Один из его любимых приёмчиков — закрыть прямой ответ занавеской. Ал ещё был зелёным, неопытным и вечно сопливым, простуженным юнцом, когда он впервые осознал, что если его брату не нравится вопрос — он увильнёт от него, переключившись на что-то иное.

- Подними руки.

Альфонс быстро поворачивает голову к Эду, и в его взгляде начинает читаться самое настоящее удивление. Голос брата изменился почти до неузнаваемости: стал более грубым, хрипловатым, взрослым. И одновременно с этим Элрик знал, знал и понимал, что этот голос — это голос братика. Недаром он сразу узнал его, когда у него из носа вытаскивали эту...
«Фу!» - Ару поёжился и нехотя приподнял руки — так невысоко и слабенько, будто ему трудно поднимать их. Альфонс понимал и ничуть не смущался той мысли, что он сейчас не может одеть себя самостоятельно — ну что в этом такого? - однако принимать помощь от такого Эда было слишком неловко и непривычно. Глаза-то видели и верили, что это братик, а вот растерянные и сбитые с толку мысли продолжали гнуть своё, мямля и переминаясь с ноги на ногу, силясь придумать хоть какой-то аргумент, который бы опроверг слова Эдварда. И всё же, шансов у них оставалось мало: пускай в другой любой момент Ал бы наверняка обиделся, что братик опять увиливает от прямого ответа, но сейчас он чувствовал лишь радость — ведь Эд всегда поступал так, и теперь у Альфонса не оставалось сомнений, что это именно он сейчас стоит перед ним.
Эдвард одевал брата старательно и осторожно, и Ал чистосердечно старался помочь ему в этом — поддаваться и гнуть руки получше. Однако делать это было сложно: правая рука брата была ледяной, и она обжига хуже кипятка, когда прикасалась к тонкой незащищенной коже Элрика. Алхимик, сжав зубы, старался не мешать и никаким образом не выдавать того, что ему больно — обижать брата совершенно не хотелось, но тельце алхимика то и дело непроизвольно дёргалось в сторону от опасного холодного объекта. Ару лишь и оставалось, что не поднимать стыдливого взгляда с пола и пытаться отвлечься на мелочные и глупые темы.

И ещё было к новым странным ощущениям, помимо холода, можно было отнести какую-ту специфическую мягкость и колючесть только что надетой одёжки. Эдвард наконец доделал свою ювелирную работу, и Ал не без изумления медленно и аккуратно провёл правой рукой по своему воротнику — ткань как ткань, только мягче, чем обычно. Но ощущения были странные — будто Элрик первый раз в жизни оделся. Была какая-та непонятная тяжесть, скованность от этого всего, и это смутило алхимика сильнее, чем тот факт, что его только что одевал его старший братик.
«Странно-то как... Но мне же сказали, что я был в коме, верно? - Ару поднял вопросительный взгляд на брата, который, тем временем, зачем-то потянулся к одеялу, - наверно, оно из-за этого? Да, конечно!»
Альфонс скоропостижно облизнул нижнюю губу, после чего набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы на одном выдохе сказать искреннее «Спасибо» за то, что братик помог ему. Приготовился сказать речь-то приготовился, но вместе этого алхимик лишь резко задержал дыхание — Эдвард вдруг стянул с него одеяло, и алхимик от неожиданности лишь шумно выдохнул, вмиг покраснев и забегав изумленными глазами по комнате.

- Ложись.

Прежде чем Элрик успел понять, что Эд имеет ввиду, холодная дрожь, акульей кровожадностью прошедшая по резко обнажённым ногам алхимика, лучше всяких мыслей подсказала ему, что низ-то у него ещё открыт. А одеваются люди, вообще-то, сверху донизу, обычно. Покраснев под цвет бледной алой кляксы в альбоме для рисования, Альфонс обескураженно подобрал ноги поближе к себе. Образовавшийся в глотке комок воздуха так и норовил вырваться наружу, и Ару, под натиском взгляда Эда и желания побыстрее закончить с этим, осторожно лёг на спину, всё ещё по-девичьи стыдливо сгибая ноги в коленях. Возглас, который алхимик хотел выдать ещё с секунду назад, оказался благополучно проглочен — в нём фигурировало обращение «братик», и Альфонс пока не был готов обращаться к Эдварду именно так. Вздыхая и ёрзая по постели неестественно непринуждённо, Ару старался поменьше думать о проходящем процессе, и побольше наблюдать за движениями брата — быстрыми и точными. И ещё старался терпеть его холодную руку — это всё ещё не получалось, и ноги Элрика, как и его тело тогда, дёргались, сбегая от ужасного неприятного холода.
Но зато на этот раз, Ару, силясь найти в этом хоть что-то приятное, выловил для себя то ощущение, что вот левая, живая рука брата, была до невозможности тёплая и приятная, как в детстве прям. 
И ещё братик, кажется, совсем разучился следить за волосами — Альфонс не без лёгкого умиления отметил, как забавно торчат в разные стороны несколько волосинок, которым не повезло выбиться из толстой косички Эда. Совсем по-детски и несерьёзно.
«Вот маме бы не понравилось, что братик не умеет расчёсываться».

- Ну что ты так смотришь? Нашёл чего стыдиться.

Если до этого Альфонс фактически успокоился, сумев отвлечь себя на другую тему, то теперь, из-за речи братика, алхимик сам собою покраснел и неловко закрыл глаза согнутой в локте рукой — стало до тошнотворного комка в глотке стыдно, и Элрик поспешил вновь свести колени вместе, не без радости ощутив, что те теперь в штанах, наконец.
«А как я смотрел?.. Да и не стыдно мне вовсе! Вовсе не стыдно же!»
Ощутив, как братик треплет его по волосам, Альфонс медленно опустил руку, приоткрывая глаза — Эдвард теперь был виден ровно наполовину, но и этого хватило алхимик-младшему, чтобы увидеть в его взгляде лишь доброту и заботливость. Мысль о стыде отошли на третий план, как лишний мусор, и Ару, не сдержавшись, мягко улыбнулся — с трудом, ощутив, что его засохшие губы буквально рвутся на уголках, да и трезво отмечая, что Эд скорее всего не заметит этого — ведь опущенная рука закрыла губы Элрика. Но это было и не важно — Альфонс ощущал прилив радости, и он знал, что обязательно улыбнётся братику ещё раз, как только поднимется на ноги.

- Лежи пока. Днём ещё врач должен заехать.

Одновременно с речью брата послышался громкий, глухой стук в дверь, на который Альфонс отреагировал резко убранной рукой с лица. «Врач? - Элрик вмиг стёр улыбку с лица и нахмурился, как отличник, который пытается решить сложную задачку по математике. Слова брата и стук в дверь идеально сопоставлялись вместе, и алхимик-младший внезапно почувствовал, как холод мелкой россыпью прошёлся по его коленям, и те уже приготовились дрожать от испуга. - Зачем мне врач? Неужели он пришёл уже так скоро!» Но недоумение, ярким пятном отразившееся на лице братика, успокоило Элрик-младшего, и тот позволил себе сделать лёгкий медленный выдох. Нет, братик бы не выглядел так, если бы знал, что врач придёт именно сейчас. Он же не мог прийти без предупреждения, верно?

- Кого там ещё принесло… Я сейчас, подожди.

Альфонс с исключительным вниманием проследил за движениями брата: как он поднимается с постели, как поправляет штанину, как выходит из номера. Оставшись в номере в абсолютной тишине и одиночестве, Элрик почти тут же ощутил блёклый липучий приступ боязни. Перевернувшись на бок, лицом к столику, Ару с предсмертной грустью обнял себя руками за плечи.
«Нет, врач не может прийти тогда, когда хочет, верно же? - Элрик с протяжным вздохом перевернулся на спину — с секунду назад он заметил на столе стакан воды, и его глотка буквально заныла от жажды. Проведя сухим языком по дёснам и нёбу, Ал старался найти в белом потолке хоть что-то интересное. - Ну нет, так не бывает. Да и зачем мне врач?.. Вот же — ну зачем! Я хорошо себя чувствую».
«Только рука болит — Элрик нахмурился. - И одежда странно ощущается. И шевелиться трудно, вообще-то... И рука болит, и как-то голова побаливает, да и вообще...»
Алхимик фыркнул — вот только не хватало накручивать себя сейчас! - после чего энергично махом кувыркнулся обратно на бок. И вновь перед глазами этот злосчастный стакан воды. В глотке почувствовался привкус сухого песка.
«Интересно, там осталось хоть немного? Попрошу у Эда, когда вернётся».
Альфонс с осторожностью перевернулся на живот, после чего, упершись правой рукой в постель, а левую прижав к груди, да посильнее, приподнялся. Голова неприятно закружилась, но алхимик быстро встряхнул её, и подступающая тошнота будто бы слетела.
«Все лишь посмотрю быстренько и всё, даже вставать не потребуется».
Ару, не отводя поистине голодного и измученного взгляда от спасительной кружки, с силой оттолкнулся от постели, сев тем самым на согнутые колени. Тельце пару раз качнуло, и Ал чуть было не упал, но жажда была слишком сильная, и алхимик, вцепившись руками в подушку, удержался на месте. До цели было рукой подать — чтобы дотянуться до кружки, нужно было просто подняться на ноги.
«Получится или нет? - Альфонс с грустью посмотрел на свои худые ноги — неизвестно, смогут они удержать его или нет, и это не внушало доверия, - но не попробую, не узнаю. Да и стол близко к кровати — падать некуда будет, удержусь».

Сглотнув песчаный ком в горле, алхимик резким движением повернулся корпусом к своей цели. После, как и пять минут назад, осторожно свесил ноги с постели. Почувствовался привычный холод — теперь он, кажется, стал менее ощутимым. И всё же Ару поморщился — эта одежда была до ужаса непривычной, и задней мыслью Альфонс понимал, что это не её вина. Что-то не так с его ощущениями.
Но это было не важно сейчас. Главное — попить воды, а остальное потом.
«Братик же позвал врача, ведь так? - с тенью радостью отметил Ал, подбираясь к краю постели поближе, - ну вот, он и скажет, что не так, всё в порядке».
Страх благополучно отошёл на задний план, и Ару с радостью воспользовался этим — думая о том, как замечательно будет, когда его избавят от этих странных физических ощущений, Элрик сам не заметил, как ему по старой памяти удалось оттолкнуться от постели руками и тазом, после чего он внезапно оказался стоящим на ногах. Тело его пошатнулось, и Ару сделал робкий шаг назад, задняя сторона его коленок упёрлась в постель, грозясь вынудить алхимика сесть обратно на неё, но Альфонс настырно вцепился в стол правой рукой, тем самым удержавшись на месте. Сдаваться сейчас — уж точно не дело!
Тяжело дыша и ощущая, как ноги медленно наливаются тяжестью, Ал с трудом выпрямил спину, не отводя завороженного взгляда от стакана — воды в нём было чуть меньше половины. Радость, до этого скромным странником ютившаяся в душе алхимика, теперь буквально прыгала от восторга, и глаза алхимика налились неподдельным детским воодушевлением. Аккуратно взявшись левой рукой за край столика (хотя, какой в этом смысл, раз пальцы практически не гнутся?), Ару дрожащей рукой — до того он боялся уронить своё сокровище со стола, взялся за кружку, быстренько притянув её к себе. Горло радостно заныло, предвкушая заслуженную для всего тела награду, а Ал, с секунду понаблюдав за тем, как колышется вода в кружке после столь резкого для неё движения, без сомнения и страха притянул её к себе: задрал голову повыше, поднёс кружку к губам, напряг плечо, чтобы то позволило руке удержать довольно тяжёлую для Альфонса вещь на весу, как вдруг всё будто бы разом рухнуло.
За дверью послышался резкий, недовольный и грубый голос брата — он резанул тишину словно нож мясника свинину, и Ал, никак не ожидавший ничего подобного, резко передёрнулся, повернув голову в сторону двери — пальцы правой руки, тем временем, не получив достаточного позыва напрягаться, разжались, и кружка упала вниз.
Сперва она ударилась о стол — звонко и шумно, и в тот самый момент Альфонс с испугом обратил на неё внимание, тихонько охнув. Вода выплеснулась ему на рубаху, и Ал сделал лихорадочную попытку поймать кружку — но та отскочила от стола и с глухим шумом рухнула на пол, несколько раз покрутившись вокруг своей оси и наконец остановившись возле ножки кровати. Альфонс, всё это время с ужасом следивший за её движениями, отступил назад — ноги его соприкоснулись с краем кровати, и алхимик невольно сел на кровать, только теперь ощутив последствия своего испуга.
По всему верху, начиная от воротника и заканчивая непосредственно концом рубашки, шла огромная тёмная полоса воды — с края одёжки стекало несколько капель воды на постель. На правом колене также было пятно — более бледное, но не менее противное. Мокрая одежда прилипала к телу ужасно неприятно, словно слизь, и Ал, приподняв левую руку, правой взялся за край своей одежды, пытаясь выжать из неё остатки воды.
Почти сразу Альфонс ощутил резкий прилив тягучего, тяжёлого стыда, который пришёл к алхимику вместе с учащённым сердцебиением и примерзским холодком, как у себя дома разгуливающего по спине Элрика — смотреть на упавшую кружку не хотелось совершенно, и Ал даже боялся представить, что делать, если та разбилась.
«Вот зачем, зачем! Можно было подождать же!» - опустив плечи, Ару начал неловко сжимать и разжимать в руке смятый намокший краешек пижамы, надеясь в ближайшее же время найти в себе достаточно смелости и сил - ноги довольно устали от этого упражнения - для того, чтобы подняться и убрать последствия своего маленького погрома.

---

“Давай быстрее,” – бьётся в голове, пока отец размеренным, до тошноты спокойным жестом поправляет очки на переносице. Такое ощущение, будто он знает, что не вовремя, и нарочно оттягивает.
- Я отвёз Гнева и Розу, как ты просил – Пинако их приняла.
Эдвард нетерпеливо выдохнул, переминая пальцы на ручке двери. Ещё бы не приняла. Если сказать отцу “спасибо” – он оставит их в покое?
- Тебе подарок от Уинри.
Эд не меняя лица метнул взгляд вниз, на чемодан. Если это от Рокбелл, то там может быть только автоброня. Как Уинри ума хватило доверить свои протезы Хоэнхайму? “Я же не…”
Бах.
Звонкий, резкий звук откуда-то сзади.
Эд быстро оглядывается, успевает заметить, как отец шагает ближе. Упирается рукой в дверной косяк, чтоб его не пустить. “Стой, где стоишь”.
- Эд, я понимаю, что моему приезду ты не рад, но дай хотя бы Алу помочь!
- С Алом всё нормально!
Как он может?
- После всего этого…
Как он может?
- И не смей говорить так!
Обрывистый вдох и глубокий выдох. Эд затих и впиявился взглядом в отца.
Просто вытолкать его и захлопнуть дверь, и сказать, что уже поздно изображать заботу. И пусть он больше не пытается пронять Эда беспокойством об Альфонсе – Эд же не дурак, он слышал, что это предмет упал, - и вообще ему не нужно было возвращаться, братья смогут разобраться и сами.
А вместо этого Эд смотрит на него и злобно, почти исступлённо молчит. И не может понять, что его держит.
“Да чтоб тебя…”
И злится в придачу ещё и на себя.
Брат услышит, если остаться в коридоре. Эд выталкивает Хоэнхайма из номера, шагает следом и прикрывает дверь.
- С Алом всё нормально. - Давай, разозлись и избавься от него. - Он ничего не помнит.
Идиот.
Ты же не собираешься его пускать?
Повёлся на тот возглас? На тон? На протез в чемодане?
Совсем с ума сошёл?
Эдвард медленно, глубоко вдыхает.
Успокоиться.
Слова звучат урывками:
- Ничего не помнит, что было. После трансмутации мамы.
Не возглас, не тон. Не протез.
Тогда что?
Эд наклоняется, хватается за железные ручки. Чемодан тяжёлый. Его ручной протез весит меньше.
- Я не стал ему говорить. Пусть думает, что был во Вратах.
Не объясняй.
Ему не нужно знать, как ты стыдишься той ошибки, и что уже успел придумать Алу его новое детство. Об этом вообще знать мало кому стоит.
Эд больше не смотрит на отца. Отворачивается, бедром толкает дверь и совсем глухо заканчивает:
- Так что следи за словами.
Всё ещё сердится. Удивляется и не может понять сам себя, но уже не клокочет. Что за финты выдаёт подсознание?
Ал сидит на постели и комкает подол кофты. Эд сразу увидел тёмную, широкую полосу от самого воротника, а когда опускал чемодан у кровати – заметил упавшую кружку. Молча поднял её, молча вернул на столик. Повезло, что не разбилась.
- И чего ты сидишь? Это же твой пакет, уже переоделся бы.
Он говорит не думая, погружённый в себя, и потом только соображает, что Ал ведь и одеться сам не мог. Бросает на пол неопрятное полотенце и ногой затирает лужицу – всё равно думал, что этой тряпке давно пора стать половой.
Пока молчит.
Ал обрадуется, когда узнает отца – это как день ясно. И потом ещё отпускать его не захочет. Глупый и наивный, что в пять лет, что в десять, что в четырнадцать.
Первой под руку попалась бледно-синяя футболка. Эд вытягивает её и садится рядом с младшим:
- Поднимай руки.

---

Алхимик всмотрелся в глаза Эда сквозь стекла очков. Какие-то хрупкие, как это самое стекло, надежды стремительно шли трещинами и рассыпались в пальцах. Когда он вернулся в Ризенбург, то вместо своего дома обнаружил лишь поросшее травой пожарище. И кусок угля, когда-то бывший мебелью, так же рассыпался в пальцах тонкой, едкой пылью.
Быть может, увидь он искреннюю ненависть или отвращение – он бы понял. Принял, осознал, сделал выводы… Но он видел только отстраненный холод – словно он сыну не просто ненужен; он не нужен как любой другой человек, которого с таким же успехом можно было бы сейчас водрузить на место Светлого, дать такой же текст на бумажке и посмотреть на реакцию Стального. Хотя нет, даже еще хуже – на простого прохожего Эд бы и кивка не потратил, вежливо обрезав разговор в самом начале. А их тонкая нить биологического родства, требующая хоть каких-то знаков внимания, лишь мешает обоим в объективном восприятии.
Одно дело - быть другом или врагом. Даже к врагу можно испытывать уважение, признательность, благодарность, злость – но это все эмоции, обычные, человеческие эмоции, которые не заставляют мучительно искать утонувшие в неестественной тишине бессмысленные фразы.
И совсем другое – быть никем.
Незнакомцем, между именем которого и пустотой можно поставить знак равенства.
Алхимик глубоко вздохнул, уже отступая на шаг назад. Эд сделает все, чтобы его брат жил, и жил счастливо. И, может, правильно, что его пусть и грубо, но отставляют за дверь – особенно после того, как он сам добровольно эту дверь между ними захлопнул?
И вдруг – резкий порыв Эдварда вперед, от которого Хоэнхайм отшатнулся, окончательно покинув номер – что ж, стоит признать, попытка не удалась, сейчас дверь захлопнется перед его носом, и придется ждать еще черт знает сколько времени, чтобы найти другой ключ или просто подходящий момент.
Правда, никогда не стоит торопиться с выводами, даже столь простыми и очевидными.
«Как это – ничего не помнит?» - Хоэнхайм буквально чувствовал, как брови уползают вверх. Звучит глупо – он сам бы в жизни не поверил – но лицо у него в этот момент такое по-детски наивное и удивленное, словно у ребенка, у которого то ли забрали конфету, то ли не понять с чего ее подарили.
Альфонс не помнит. Не помнит что был доспехом, не помнит встречи с Данте и Завистью, не помнит, как столкнулся с ним у крыльца Рокбеллов.
Алхимик сам не заметил, как в голове медленно, но верно, все больше и больше места захватила новая идея.
Он не помнит. Значит, что ни расскажи, это может оказаться и правдой – пусть с натяжкой, с вымученной улыбкой, но хоть чуть-чуть можно будет растопить этот лед и на шаг приблизиться к…
К чему?
К тому, что Эд красивым жестом развеет все его сказки?
К тому, что Ал разочаруется сильнее?
К тому, что он совсем перестанет жить – и начнет существовать, в настоящей реальности и в своей, созданной из пепла и такой же хрупкой?
«Хватит врать», - голос внутри был знаком и любим. И от горьких слов алхимик лишь сильнее стиснул зубы.
«Триша, я никогда бы…»
«Я верю. Поэтому – прошу. Хватит врать…»
Хоэнхайм судорожно сглотнул, потянулся рукой к шее – то ли галстук туго затянул, то ли душно здесь, в гостинице – дышать совсем нечем, будто под дых ударили, наотмашь, со всех сил и со всей злости.
- Я понял, Эдвард, - спокойно согласился он с поставленным условием. Ни слова о прошлом – ни слова лишнего.
Действительно, зачем ворошить поросшее плющом старое, так уютно свернувшееся в выемке между камней развалин?
Алхимик все же расстегнул плащ, но снять его так и не решился. Это уже слишком наглый жест, открыто заявляющий, что он надолго. Светлый останется здесь ровно столько, сколько позволит Эдвард, и ни минутой больше – по глазам же видно. Такого привычного оттенка глаза, странно видеть их не в зеркале, а наяву – словно с ожившим отражением общаешься. Только данное отражение ничем, кроме цвета радужки на него и не похоже.
Хоэнхайм шагнул следом за сыном, с интересом оглядывая обстановку – точнее, отмечая те детали, что помогут разобраться в произошедшем. Пахнет спиртом и лекарствами, правда, запах стремительно тускнеет – наверное, где-то на кухне открыта форточка, впускающая свежий воздух и вольный ветер весны.  И, ка ни странно, вместо ожидаемого завала трубок, бутыльков и пакетов все чисто и аккуратно – до больничной санитарии, конечно, не дотягивает – зато не хочется выть с тоски при виде белых стен и прочих прелестей городских госпиталей.
Но стоило увидеть Ала, как весь из ниоткуда взявшийся запал энергии потух. Истина, Господь, Мир – да какая разница, как он там называется – важно другое. Почему такое вообще произошло?
Алхимик застыл в дверном проеме, с каким-то отстраненным выражением наблюдал, как Эд подошел к брату, как они вместе разбираются с одеждой, как солнечные лучи гуляют по автоброне, злосчастной кружке и их лицам, как вспыхивают в глазах и волосах золотисто-шаловливые искры.
Он ничего не может сделать – даже мысли такой нет. Кажется, будто фотограф нажал на кнопку аппарата, и сейчас они трое в вязкой смоле проявителя, густой, как этот солнечный свет, и такой же тянучей, как замершее на мгновение время.
В голове – сотни мыслей ни о чем и обо всем одновременно.
Ал очень быстро вышел из комы – это даже можно назвать феноменом – только вот и минусы очевидны, так как тело совсем не восстановилось. Алхимику показалось, что он видел кости и вены сквозь кожу на просвет – глупость, конечно, это нервы шалят – но истина совсем недалеко от временных наваждений.
В этом году красивая весна. Алхимик давно ее не видел – ведь смотреть сквозь окно поезда на тающий снег и видеть, как прилетают первые птицы  - совсем разные вещи.
Он не будет врать. Черт возьми, хватит уже выдумывать и искать оправдания самому себе – как муха, попал в каплю меда, такого сладкого и ароматного, но не менее смертоносного для тонких слюдяных крыльев. Закон равноценного обмена, в который он верит даже больше, чем в собственное имя, напрочь отвергает любую ложь: ибо плата будет вдвое выше, за оба мира – реальный и сказочный.
И еще, наверное, надо осмотреть младшего, вряд ли Эд звал доктора каждый день, и сейчас Хоэнхайм сможет сказать хоть что-то новое.
Алхимик тряхнул головой, прогоняя оцепенение, и уверенно подошел к братьям, присев на корточки возле мледшего.
- Добрый день, Альфонс, - он вскинул голову вверх, внимательно осматривая лицо сына, и улыбнулся самыми кончиками губ. Все-таки, интересно, как быстро его узнают, и как, соответственно, примут.
Хоэнхайм осторожно взял хрупкую, словно выточенную из неведомого материала, ладонь, нащупал нитку пульса – о, все гораздо лучше, чем он предполагал. Почти не сбивается, в норму возвращается очень быстро, да и сам ритм близок к нормальному – что-то около шестидесяти ударов. И прошла ведь всего неделя, от выхода из комы – от силы день. И вот доказывай потом, что чудес на свете не бывает, и что совершать их может не только алхимия, но и просто человеческое желание жить.
Реакция зрачка – в норме, тонус мышц – Хоэнхайм чуть прищелкнул языком, выражая недовольства – сильно не радовал. Конечно, грамотное питание и разумные тренировки могут вернуть все в течение месяца, быть может – чуть больше, но это требует большого терпения и большой сосредоточенности на деле. А что-то алхимику подсказывало, что Эд, как бы он ни старался, месяц сидеть на месте и не трепыхаться по сторонам не в состоянии.
Основные рефлексы – снова недовольный взгляд – заторможены. Как бы это исправить? Хоэнхайм  поправил очки (о, эти жесты неловкости, когда он сможет просто заниматься делом не создавая вид усиленно работающей мысли?), прикидывая, как могут помочь его знания. Все снова сводилось к покою и равномерному, расписанному по минутам распорядку дня, которые постепенно приведут к желаемому результату.
- Я думаю, это великолепный результат, - выдавил он, все еще витая в раздумьях. В конце концов, алхимик выпустил холодную ладошку из своих огрубевших рук, перевел взгляд на старшего. – Даже можно обойтись без госпитализации, если ты хотел знать именно это.
Он встал, с хрустом потянул сцепленные между собой пальцы. Надо потом поговорить с Эдвардом – даже если Стальной не поверит, слова отца подтвердит любой врач – и начать реабилитацию можно будет уже завтра.

---

Отредактировано Ван Хоэнхайм (Чт, 9 Апр 2015 15:44:10)

- Не тряси рукой – хуже станет. Давай я сам.

Альфонс болезненно поморщился, с трудом приостанавливая своё бессмысленное телодвижение, оставив левую руку висеть прямо возле своего лица. Лёгкая, чугунная боль протекала от кончиков пальцев до, казалось, самого локтя: вверх-вниз, вверх-вниз, как ребёнок на батуте. С ощутимым трудом немного сжав пальцы, отчего рука приняла вид театральной, готовой разодрать жертву на куски, когтистой лапы оборотня, Ару постарался выпрямиться и приподняться правую руку повыше, чтобы брату было удобней справляться с верхом пижамы, сам же алхимик-младший, заглушая яркий и ощутимый, как дождь на улице, стыд перед Эдом, постарался всецело сосредоточиться на своей болезненной конечности — благо, там было на что посмотреть. И хотя внешне рука выглядела так, будто её просто бережно перебинтовали, всё равно на ней нашлись те маленькие, но важные детали, коих Элрик ранее не замечал, и которые неминуемо заставили того покрыться лёгкой россыпью мурашек на спине: кончики пальцев уже изрядно покраснели, почти под цвет жареного мяса; кожа ниже конца бинта также была красно-розового оттенка, и Ал не сомневался — если ему каким-то неведомым чудом получится отодвинуть повязку, то он несомненно увидит, что кожа под ней примята и красна, как помидор; сам бинт — на этот моменте разглядывания Алу пришлось убрать руку в сторону, так как брат взялся за рукава, что, однако, ни коем образом не помешало ему критично оценивать то, что он успел запомнить в памяти — бинт уже выдавал первые признаки своего старения — на его краях начали появляться мохнатые края, а кое-где — и вовсе, целые торчащие в разные стороны нитки.  «Как туго перебинтовано!» - с горечью констатировал очевидное ему же алхимик-младший, с еле заметным вздохом сожаления приподнимая дрожащую от напряжения и уже успевшую онеметь многострадальную левую руку; сам же он решил было ещё разок осмотреть комнату от правого края до левого — всё-таки, наверняка при первом осмотре он упустил уйму важных деталей, к тому же, нельзя было игнорировать тот факт, что Ару отчего-то показалось, что он заметил нечто незнакомое в дверях, нечто, чего там точно не было прежде.

«Вот точно же! Мне не могло показаться, ведь так?..» - Элрик-младший опустил плечи и, стараясь искренне убеждать себя, что он всё делает крайне незаметно и естественно, искоса посмотрел направо, в сторону двери: та была распахнула настежь («Ну конечно, Эд же зашёл и не закрыл за собой дверь!» - постарался  успокоить себя алхимик, потерев нос об оголённое плечо, чтобы сбить навязчивое и уж точно неуместное сейчас желание чихнуть), но помимо этого там ещё точно что-то было. Не солнечный отсвет, не чемодан, не некая вещь, а именно что ни на есть самый настоящий человек, который почему-то не спешил заходить внутрь.
«Доктор! - с холодной испариной, прошедшей по голове, как горячий утюг по мятой одежде, подумал Элрик, резко отстранив взгляд прямо и, изрядно зашевелив ногами, отчего те недружелюбно заныли, крабом отполз немного подальше — так, по мнению Ару, его должно быть не особо видно за братом, - но я чувствую себя хорошо, зачем он мне?»

Раздались тяжёлые, очень тяжёлые, будто бы этот «доктор» очень устал, шаги, шум которых нарастал с каждой секундой. Ал постарался сидеть прямо и как можно более естественно: сведя колени вместе и положив на них одну из освободившихся рук, словно дама на светском вечере; однако губы, еле заметно дрожащие на уголках, а также глаза, бегающие по комнате, словно в лихорадке, с лихвой могли выдать истинные мысли алхимика-младшего. «А не затем ли Эд мне снимает одежду, чтобы осмотр провести?» - Ару с самой капелькой грусти во взгляде посмотрел на своего брата, который всё также невозмутимо возился с рукавами; а Ал, ощутив лёгкую дрожь в коленях, не выдержал и поддался искушению понурить плечи и ссутулиться, отчего его спина приняла вид половинчатого колеса с выпирающими, будто бы готовыми порвать кожу и выскочить, позвонками, каждый из которых можно было без труда сосчитать даже слепому простым касанием пальцев. 

«Я ещё не готов!» - мысленно взмолился Ару, сжав дрожащее колено мокрой от холодного пота рукой. Дыхание алхимика было тяжёлым, как и движения «доктора» - с каждым его шагом Ал будто бы становился всё меньше и меньше; он всё больше опускал голову и всё менее думал о том, будет ли Эду удобно стягивать ему оставшийся рукав в таком положении. Однако судьба, Истина или кто там был ответственен за удачу и счастливое стечение обстоятельств, игнорировала алхимика, как глухонемослепая бабушка своего безотрадного внука; и Альфонс, с силой сжав зубы, постарался зацепиться взглядом за свои руки — доктор опускался перед ним на колени, Ал знал, он чувствовал и видел это самым мельком мгновение назад.  
«Но почему тогда Эд так спорил с ним в коридоре? Если это доктор, то зачем ругаться на него?»

- Добрый день, Альфонс.

Сердце внезапно пронзила накалённая докрасна игла какой-то смутной стыдливости и неловкости; и Ал, продолжая тяжело и шумно дышать, осторожно и достаточно медленно приподнял свою голову, а затем и взгляд, на «доктора». Он улыбнулся. Странно как-то. Так доктора не улыбаются, Ару точно это знал. Придвинув правую руку поближе к себе и покорно позволив Эду добить уже эти ужасные пижамные рукава, Альфонс с детским интересом во взгляде — ярким, немного влажным, но от этого не менее глубоким и задумчивым, с учтивостью джентльмена на первом свидании окинул незнакомца с головы до груди — весь остальное Алу было не видно. У него был тёмный распахнутый плащ и белая, словно только что из прачечной, рубашка. Ещё можно было заметить средней длины галстук, да и вообще — наверняка можно было начать рассматривать как и узоры на рубахе, так и потрепанности на плаще, чем Элрик несомненно бы занялся, если бы не лицо и не взгляд этого «доктора». В его глазах читалась доброта и какая-та смутная тоска. Ал невольно покосился на брата, одновременно и вспомнив, что тот смотрел на него точно также, и одновременно отметив, что тот, почему-то, ужасно недоволен чем-то сейчас.

«Неужели это всё из-за этой кружки?.. Но я ведь даже не разбил её! Ну знаю, не надо было мне трогать её без разрешения, да и вовсе, это так некрасиво, и вот Эду опять пришлось возиться с моей одеждой, да и вообще...» 
Как тучи, резко накрывшие ясное небо, внезапное осознание, что тебя взяли за руку, заставило Ала отбросить прочь пагубные размышления и резко вздрогнуть, изо всех сил выпрямившись, словно деревянный солдатик, а недоумённый, но без тени страха, взгляд направить на голову «доктора» - глаз его уже было не видно, тот принялся за осмотр. Его рука была холодной и довольно жёсткой — Ару старался, очень старался расслабить руку, однако бороться с желанием оттянуть её поближе к себе было сложно, ведь казалось, стоит только этому незнакомцу надавить на неё, как она лопнет, словно напитый кровью комар. 

«Он мне точно кого-то напоминает» - Альфонс с детским и едва ли не наигранным бесстрашием, хотя у самого него колени дрожали от испуга, да и спина холодела от каждого касания, молча терпел и как статуя сидел неподвижно на месте, не совершая ни малейшего телодвижения в сторону, чтобы помочь «доктору» с осмотром. Нет, было кое-что, что привлекло внимание Ала сильнее, нежели мысли о своем здоровье. И, как ни странно, это была растительность на лице незнакомца: опрятная и заметная, довольно специфической формы, такую не у всякого встретишь. «А ещё у него длинные волосы, прямо как у Эда», - не без мягкой дрожащей улыбки отметил Ал, когда над ним начали совершать очередной, доселе ему неизвестный, ритуал призыва сведений об его здоровье, и Ару, заметно расслабившись во взгляде, направил взор на шкаф — большой и мощный, неплохой объект для рассмотрения и отвлечения. 
«Я точно видел его прежде». Мысль, на удивление Ала, прозвучала излишне серьёзно. Но Альфонс знал — так оно и есть. Его голова напрягалась, работала во всю мощность, однако стоило только ей соприкоснуться к той заветной мысли, что дала бы Ару разгадку на его вопрос, как вся работа прекращалась и возобновлялась заново. Но именно это и уверило алхимика в том, что он прав — он видел его прежде. И раз Эд позвал этого человека сюда, это не просто совпадение или розыгрыш рассудка. «Надо будет спросить, конечно. Лишь бы не забыть!»

- Я думаю, это великолепный результат. Даже можно обойтись без госпитализации, если ты хотел узнать именно это.

«Всё?..» Альфонс, с быстро мелькнувшим и так и застывшим во взгляде недоумением, посмотрел на поднимающегося «доктора» - а тот высокий, однако. Не то, чтобы Алу понравился этот осмотр, и он был разочарован таким быстрым его завершением, однако алхимик-младший определённо недоумевал, что он мог выяснить о его здоровье за прошедшую минуту-две. «И повязку не снял...» - со вздохом посмотрел на свою левую руку Ал, аккуратно взявшись за её верхний край ногтями указательного и большого пальца правой руки — ох, как же хотелось взять, да порвать её на маленькие кусочки, какие дерут лишь кошки из обоев! 
И тут — внезапно алхимика будто бы окатило ледяной водой. Его спина похолодела, зрачки расширились от ужаса, а рот приоткрылся, отчего Ал принял довольно забавный вид испуганного воробьишки. 

«Я забыл поздороваться!» - где-то в глотке запершило, и задней мыслью Ару отметил, что ему всё ещё до чёртиков хочется пить. Подняв виноватый, более влажный, чем обычно, взгляд на незнакомца, который, однако, был всё ещё также доброжелателен на вид, Ал, помимо едкого привкуса старых, как память о дошкольном возрасте, не найденных воспоминаний об этом человеке, ощутил лишь прилив острого и горячего стыда: от былого бесстрашия алхимика не осталось и стыда, и он вновь весь скособочился, уменьшившись, словно сдутый воздушный шарик.

- Здравствуйте... - пролепетал одними губами он. Тихо, еле слышно, зато с ощутимой хрипотцой в голосе. Мимолётно зажмурившись и убедив себя в том, что его никто не слышал, Ал продолжил, - здравствуйте. Я... Забыл поздороваться, простите. Спасибо за осмотр.

Благополучно и ожидаемо прожевав последние слова, как особо изысканное блюдо, Альфонс потупил взгляд на пол и прикусил нижнюю губу, резко став похожим на обиженного ребёнка, которого только что заставили извиниться.

- Мы прошли бы её, если нужно.

«Что прошли бы?» - Ару приподнимает любопытный взгляд на брата с явным намерением озвучить свой вопрос, однако, к своему счастью, он вдруг вспоминает, что «доктор»-то говорит о госпитализации. Перед глазами Ала вмиг предстаёт картина: серые стены, серый пол, серое всё, хмурые врачи, невкусная еда, противный запах и болючие уколы. 
«Я здоров!» - хотелось крикнуть ему, но вместо этого он лишь постарался без лишней демонстрации своей явной усталости поднять руки, когда брат взялся за рукава. Ни в коем случае не показывать свою усталость, ни за что!

- Я с врачом договорился на сегодня, на вторую половину дня.

Альфонс вздрагивает, и его с секунду назад рождённый бойкий запал моментально расплющивается о слова Эда, словно по нему только что проехал огромный военный танк. Взглядом Ару бегло пробегает по комнате, не забывая шевелиться, пусть и более вяло, чем с мгновение назад, чтобы помочь брату, а сам же алхимик глазами ищет часы. Какие угодно! Вторая половина дня — а ведь, если верить яркому свету, с изобилием льющемуся из окна, то уже давным-давно день! Но не найдя необходимого агрегата и вместо этого лишь уцепившись молящим о помощи взглядом за «доктора», Ару нахохливается и закусывает щёку изнутри: голова болела и бурлила жаром, но Элрик знал — как только незнакомец уйдёт, он тут же расскажет брату, что всё с ним в порядке и никакая больница ему не нужна. В конце концов, вот, он же позвал доктора, и тот сказал, что всё в порядке — а ему зачем их обманывать?..

- Это наш папаша, Ал.

Эдвард уже привычным движением ухватил Ала за плечи и уложил его на постель с явным намерением снять низ, однако Элрик-младший не сопротивляется и даже не думает устыдиться. Его глаза вдруг округлились и вцепились в потолок, будто тот мог расшифровать ему послание, которое только что произнёс его брат. В голове мерным импульсом бьются слова брата — бьются и бьются, словно церковный колокол по утрам, и Альфонс, медленно и не осознавая и половины слов, мысленно прожёвывает реплику Эда — раз за разом, один раз и второй, а потом и третий, и четвертый, и так по кругу, пока, наконец, от неё не отсеивается, подобно мусору от чистого риса через сито, лишние слова, оставив лишь одно, одно слово, которое продолжает бежать по кругу в голове Ала, и алхимик лишь теперь берёт на себя смелость расшифровать его значение.

- Вспомнил, что мы существуем.

«Отец?..» - взгляд Ала, наполненный ошарашенным удивлением и непониманием происходящего, медленно опускается на «доктора» - тот стоит там же, где и прежде. Всё с той же забавной бородкой и косичкой. Всё с теми же мягкими, как у брата золотистыми, глазами. И всё также вызывающий какие-то отрывочные отголоски в голове. Которые, получив новую информацию, начали рыться в архиве знаний, словно новорожденные котята, ищущие молоко своей матери, и прежде чем Ару успел подумать о том, что он не верит в происходящее, ему послышалось и всё это очередная очень злая шутка, рассудок успел представить его глазам фактическое воспоминание из прошлого — настолько древнего, заплывшего паутиной и толстым слоем прошлого, что Альфонсу казалось, что куда легче было б вспомнить своё первое знакомство с деревенскими ребятишками, нежели это. Но факт оставался фактом — он помнил это лицо. Оно и не изменилось. Отец ушёл тогда. Ал всегда помнил это. Но как он выглядел... трудно было представить его лицо после всего, что произошло. 
«А брат не верил, что он вернётся».

Альфонс ощутил, что его низ уже благополучно одет, и, окинув свои ноги взглядом, мимолётно, с лёгкой пыльцой радости отметив, что ему определённо нравятся эти штаны, алхимик-младший аккуратно поставил локоть правой руки вертикально, и словно в первый раз, Ару с трудом, тяжело дыша, приподнялся, садясь на постель и притягивая ноги поближе к себе. Теперь тяжесть от одежды ощущалась ещё больше, однако это волновало алхимика меньше всего в данный момент. Его уголки губ дрогнули в мягкой, но несомненно заметной улыбке, и Ал, сцепив пальцы в замок и опустив руки на согнутые в коленях ноги, посмотрел на своего отца потеплевшим и полным надежды взглядом. Их отец вернулся.

- Папа... - будто бы пробуя на вкус до этого момента скрытое за некой пеленой незнакомое слово, Ал медленно произносит свою тихую реплику, улыбнувшись шире и зажмурившись — последнее Ару делает вовсе не от боли, - это правда ты?

«Конечно же он!» - кричит рассудок, и Ал медленно открывает глаза, представляя миру ещё более мягкий и открытый взгляд. И почему, и только почему он не слушал, что говорил их отец ещё с минуту назад?! Да, он говорил о госпитализации — на этом моменте улыбка Элрика на мгновение дрогнула — но ведь Ал совсем не расслышал его голос! А он ведь так мечтал хоть разочек услышать его вновь...

- Ты вернулся?.. - всё так же тихо, но одном выдохе, произносит Элрик-младший. Не сводя сосредоточенного взгляда с лица отца, алхимик осторожно опускает ноги на пол — одна нога благополучно вляпывается в остатки влаги от опрокинутой кружки, на что Ару реагирует лёгкой дрожью в плечах. Это всё не имеет никакого значения сейчас!

Вцепившись в края постели, Альфонс, делая глубокий вздох и, опустив корпус тела пониже, на одном выдохе отталкивается от постели — покачнувшись на месте и с еле уловимой тенью страха ощутив, как перед глазами на миг всё расплылось, Ару хватается правой рукой за голову — сперва будто бы от боли, но затем, начав твердо стоять на ногах, Ал проводит рукой по волосам, будто бы зализывая их, после чего опускает её и делает первый робкий шаг в сторону своего родителя. Он действительно высокий. Как Ал себе и представлял. Как же много раз ему хотелось рассказать брату, как он представляет себе их отца! Как же много раз хотелось рассказать ему, как здорово будет, когда тот вернётся!

«Теперь Эд же точно счастлив?.. Отец вернулся к нам!» - лицо алхимика озарила улыбка — искренняя, пускай и слегка болезненная. Но ни в коем случае не вымученная. Шаги, по меркам Ала, становились быстрее, и совсем скоро Ару прошёл половину пути.

- Почему тебя так долго не было?.. - во взгляде Ала мелькнула грусть и маленькая толика разочарования. Альфонс сделал ещё один шаг, и прежде чем он успел хотя бы пикнуть от неожиданности, его опорная нога неожиданно подвернулась, и Ару, впервые за долгое время прервав зрительный контакт с отцом, с ужасом ощутил, что он падает. Назад. Прямо на брата. Появилась неприятная тяжесть. Ал приземлился корпусом прямо на правую — стальную — руку брата. Болезненно охнув и с трудом перевернувшись, Ару хотел было подняться — однако усталость и лёгкое дуновение неловкости за свою неуклюжесть приковали его к Эдварду, вынудив его осторожно сесть на его не первой мягкости правое колено.

---

Штанина как назло цепляется за пальцы на ноге. Эд оправляет её, подтягивает выше, а сам напряжённо ждёт реакции отца: если тот попробует возразить или прокомментировать его реплику – даст повод лишний раз съязвить в ответ. О том, что Хоэнхайм вообще-то им помог, и что Эд сам его пустил, сейчас уже не думалось. Альфонс тяжело сопит и медленно поднимается – старший проследил за ним, но не помог. Пусть привыкает к своему телу.
- Папа… Это правда ты?
Он улыбается. А Эда пробирает желание передёрнуть и сказать неприятное, сбить его восторг и отвлечь от отца - назло, из вредности, а может – от обиды. Потому что Ал – наивный идиот, и потому что эта его черта уже оскомину набила.
- Ты вернулся?..
Тошнит. И от улыбки, которая у него никак с лица не слезет, и от радости в голосе. И от досады клокочет под горлом, а фантазии хватает только демонстративно закатить глаза и посмотреть на Хоэнхайма. Сцена будто слизана из глупой книжки, и ему для полного сходства остаётся только просиять во все зубы и сказать, как он рад встрече и что никогда больше сыновей не оставит. Вот прям совсем никогда, и всегда с ними будет, и напоследок ещё обниматься потом полезть. А тот лишь руками разводит:
- Да, Ал, я вернулся.
И старший с огорчением признаёт: придраться не к чему. Отец использует скучную фразу, и произносит её скучным тоном, и тут разве что возмутиться его спокойствию, но другого поведения Эд сам бы не принял. Альфонс рядом елозит и всё никак не уймётся, а потом быстро встаёт на ноги. И Эд совсем отвлекается:
- Ал? – Машинально придерживает его, наблюдает, как брат хватается за голову, и уже собирается усадить его обратно, когда тот шагает вперёд. Эду впору фыркнуть: похоже, его сейчас и не заметили. Ещё шаг – осторожный, но, вроде бы, твёрдый, - и Эдвард убирает руки. Пускать Ала к отцу не хотелось из принципа, но надо терпеть. Иначе выйдет слишком очевидно и глупо. Брат идёт медленно, и одной ногой оставляет влажный след на полу. Он так может поскользнуться. Нужно внимательней следить.
- Почему тебя так долго не было?..
“Потому что семья не входила в его планы,” – одновременно с ответом отца подумал Эдвард, и уже рот открыл, чтоб озвучить эту мысль, но не успел. Ал запнулся и потерял равновесие.
Ничего внятного Эд сообразить не смог. И вперёд подался бездумно, на выдохе, и сам не понял, как успел поймать его автобронёй. И к живому колену притянул потому, что ближе было, а не потому, что без железок. “Проклятье!”
- Сиди спокойно! – прошипел старший и резко одёрнул на брате футболку. Просто так, чтоб хоть немного выплеснуть раздражение. Дурацкое сердце, взяло и подскочило – и чего испугалось? Ал бы не убился, его поймать проще простого, так вернись на место и не колотись. Эдвард вообще пугаться не любил, а когда вот так неожиданно – просто ненавидел.
А если тому ещё и свидетели есть – впору мигом выйти из себя.
- Кхм…
И на отца он сейчас не рявкнул только потому, что не успел. А ведь был готов – чтоб не дать прокомментировать своё поведение.
- Можно посмотреть твою руку?
Неловкая поза, почти невидимая растерянность в лице. Или последнее привиделось? Эд коротко вздохнул. Не один он, похоже, отреагировал на Ала слишком импульсивно. “Руку?”
Брат сейчас пониже и сидит согнувшись, поэтому всё видно прям из-за плеча. Бинт уже пошёл редкой бахромой по краям, и заметно покраснели пальцы – это сразу бросается в глаза. Эд нахохлился и в мрачном молчании взялся за узелок. Сиделка говорила, что затягивать повязку нужно туго – Эдвард исполнительный, Эдвард силы не пожалел. А чёртов узел теперь действовал на нервы и ни в какую не хотел распутываться. Хоть зубами его грызи.
- Развяжи сам, - глухим голосом выдавил Эд, скользнув быстрым взглядом по отцу. Идиотский бинт, и ситуация идиотская. И протез тоже тот ещё гад – с ним ни пуговиц расстегнуть, ни узла распустить. “Надо было завязывать бантиком”.

---